Шумеры: художественная литература шумеров. Онлайн чтение книги литература шумера и вавилонии

Всего в настоящее время нам известно более ста пятидесяти памятников шумерской литературы (многие из них сохранились в виде фрагментов, и список этот пополняется). В их числе стихотворные записи мифов, эпические сказания, псалмы, свадебно-любовные песни, связанные со священным браком обожествленного царя со жрицей, погребальные плачи, плачи о социальных бедствиях, псалмы в честь царей (начиная с III династии Ура), литературные имитации царских надписей; очень широко представлена дидактика - поучения, назидания, споры-диалоги, сборники басен, анекдоты, поговорки и пословицы.

Из всех жанров шумерской литературы наиболее полно представлены гимны. Самые ранние записи их восходят к середине Раннединастического периода. Безусловно, гимн - один из наиболее древних способов коллективного обращения к божеству. Запись такого произведения должна была производиться с особой педантичностью и пунктуальностью, ни одного слова нельзя было изменить произвольно, поскольку ни один образ гимна не был случайным, за каждым стояло мифологическое содержание. Гимны рассчитаны на чтение вслух - отдельным жрецом или хором , и эмоции, которые возникали при исполнении такого произведения, - это коллективные эмоции. Огромное значение ритмической речи, воспринимающейся эмоционально-магически, выступает в таких произведениях на первый план. Обычно в гимне восхваляется божество и перечисляются деяния, имена и эпитеты бога. Большинство гимнов, которые дошли до нас, сохранилось в школьном каноне г. Ниппур и чаще всего посвящено Энлилю, богу-покровителю этого города, и другим божествам его круга. Но есть также гимны царям и храмам. Однако гимны можно было посвящать лишь обожествленным царям, а обожествлялись в Шумере не все цари.

Наравне с гимнами, богослужебными текстами являются плачи, очень распространенные в шумерской литературе (особенно плачи о народных бедствиях). Но самый древний памятник подобного рода, известный нам, не богослужебный. Это "плач" о разрушении Лагаша царем Уммы Лугальзагеси. В нем перечисляются разрушения, произведенные в Лагаше, и проклинается их виновник. Остальные же дошедшие до нас плачи - плач о гибели Шумера и Аккаде, плач "Проклятие городу Аккаде", плач о гибели Ура, Урука и др., - безусловно, ритуального характера: они обращены к богам и близки к заклинаниям.

К числу культовых текстов относится замечательная серия поэм (или песнопений), начиная с "Хождения Инаны в преисподнюю" и кончая "Смертью Думузи", отражающая миф об умирающих и воскресающих божествах и связанная с соответствующими обрядами. Богиня плотской любви и животного плодородия Иннин (Инана, аккад. Иштар) полюбила бога- (или героя-) пастуха Думузи и взяла его в мужья. Однако, затем она низошла в подземный мир, по-видимому, чтобы оспорить власть царицы преисподней. Умерщвленная, но хитростью богов возвращенная к жизни, Инана может вернуться на землю (где тем временем все живое перестало размножаться), лишь отдав за себя живой выкуп. Инана почитается в разных городах Шумера и в каждом имеет супруга или сына; все эти божества преклоняются перед ней и молят о пощаде; лишь один Думузи гордо отказывается. Думузи предан злым гонцам подземного мира и пытается спастись бегством; тщетно бог Солнца Уту трижды превращает его в животное и прячет у себя; Думузи убит и уведен в подземный мир. Однако сестра его Гештинана, жертвуя собой, добивается, чтобы Думузи на полгода отпускали к живым, на это время она сама взамен него уходит в мир мертвых. Пока бог-пастух царит на земле, богиня-растение умирает. Структура мифа оказывается много сложнее, чем упрощенный мифологический сюжет умирания и воскрешения божества плодородия, как он обычно излагается в популярной литературе.

К ниппурскому канону относятся также девять сказаний о подвигах героев, отнесенных "Царским списком" к полулегендарной I династии Урука, - Энмеркара, Лугальбанды и Гильгамеша. Ниппурский канон, видимо, начал создаваться в период III династии Ура, а цари этой династии были тесно связаны с Уруком; ее основатель возводил свой род к Гильгамешу. Включение в канон урукских легенд произошло скорее всего потому, что Ниппур являлся культовым центром, который был всегда связан с господствующим в данное время городом. При III династии Ура и I династии Иссина единообразный ниппурский канон был введен в э-дубах (школах) других городов державы.

Все дошедшие до нас героические сказания находятся на стадии образования циклов, что обычно характерно для эпоса (группирование героев по месту их рождения - одна из ступеней этой циклизации). Но памятники эти настолько разнородны, что их с трудом можно объединить общим понятием "эпос". Это разновременные композиции, одни из которых более совершенны и законченны (как замечательная поэма о герое Лугальбанде и чудовищном орле), другие - менее. Однако составить даже примерное представление о времени их создания невозможно - различные мотивы могли включаться в них на разных этапах их развития, сказания могли видоизменяться на протяжении веков. Ясно одно: перед нами ранний жанр, из которого эпос разовьется впоследствии. Поэтому герой такого произведения - еще не эпический герой-богатырь, монументальная и часто трагическая личность; это скорее удачливый молодец из волшебной сказки, родственник богов (но не бог), могучий царь с чертами бога; он имеет сказочных помощников - орла, дикого человека Энкиду.

Сказаний, где героем является бог, а не смертный, дошло меньше. Так, известно сказание о борьбе богини Иннин (Инаны) с олицетворением подземного мира, названным в тексте "гора Эбех". Сохранились также два больших эпоса о подвигах бога Нинурты. Нинурта сражается со злым демоном Асаком, также обитателем подземного царства. Нинурта одновременно выступает и как герой-первопредок: он сооружает плотину-насыпь из груды камней, чтобы отгородить Шумер от вод первозданного океана, которые разлились в результате смерти Асака, а затопившие поля воды отводит в Тигр.

Более распространены в шумерской литературе произведения, посвященные описаниям созидательных деяний божеств, так называемым этиологическим (т.е. объясняющим) мифам; одновременно они дают представление и о создании мира, как оно виделось шумерам. Возможно, что цельных космогонических сказаний в раннем Шумере не было (или они не записывались). Трудно сказать, почему это так; вряд ли возможно, чтобы представление о борьбе титанических сил природы (богов и титанов, старших и младших богов и т.д.) не отразилось в мировоззрении шумеров, тем более что тема умирания и воскрешения природы (с уходом божества в подземное царство) в шумерской мифографии разработана подробно - в рассказах не только об Иннин/Инане и Думузи, но и о других богах, например об Энлиле.

Устройство жизни на земле, установление на ней порядка и благоденствия - едва ли не любимая тема шумерской литературы: она наполнена рассказами о сотворении божеств, которые должны следить за земным порядком, заботиться о распределении божественных обязанностей, об установлении божественной иерархии, о заселении земли живыми существами и даже о создании отдельных сельскохозяйственных орудий. Главными действующими богами-творцами обычно выступают Энки и Энлиль.

Многие этиологические мифы составлены в форме прений: спор ведут либо представители той или иной области хозяйства, либо сами хозяйственные предметы, которые пытаются доказать друг другу свое превосходство. В распространении этого жанра, типичного для многих литератур древнего Востока, большую роль сыграла шумерская э-дуба. О том, что представляла собой эта школа на ранних этапах, известно очень мало, однако в каком-то виде она существовала (о чем свидетельствует наличие учебных пособий уже с самого начала письменности). Видимо, как особое учреждение э-дуба складывается не позже середины III тысячелетия до х.э. Первоначально, цели обучения были чисто практическими - школа готовила писцов, землемеров и т.д. По мере развития школы обучение становилось все более универсальным, и в конце III - начале II тысячелетия до х.э. э-дуба становится чем-то вроде "академического центра" того времени - в ней преподают все отрасли знаний, тогда существовавшие: математику, грамматику, пение, музыку, право, - изучают перечни правовых, медицинских, ботанических, географических и фармакологических терминов, списки литературных сочинений и т.д.

Большинство рассмотренных выше произведений сохранилось именно в виде школьных или учительских записей, через школьный канон. Но есть "специальные группы памятников, которые принято называть "текстами э-дубы": это произведения, рассказывающие об устройстве школы и школьной жизни, дидактические сочинения (поучения, нравоучения, наставления), специально адресованные школярам, очень часто составленные в форме диалогов-споров, и, наконец, басни и поговорки. Через э-дубу до нас дошла единственная пока сказка на шумерском языке.

Даже по этому неполному обзору можно судить о том, насколько богаты и разнообразны памятники шумерской литературы. Этот разнородный и разновременный материал, большая часть которого была записана только в конце III (если не в начале II) тысячелетия до х.э., по-видимому, во многом сохранил приемы, свойственные устному словесному творчеству. Основной стилистический прием большинства мифологических и праэпических рассказов - многократные повторения, например повторение в одних и тех же выражениях одних и тех же диалогов (но между разными последовательными собеседниками). Это не только художественный прием троекратности, столь характерный для эпоса и сказки (в шумерских памятниках он всегда достигает девятикратности), но еще и мнемонический прием, способствующий лучшему запоминанию произведения, - наследие устной передачи мифа, эпоса, специфическая черта ритмической, магической речи, по форме напоминающей шаманское камлание. Композиции, составленные в основном из таких монологов и диалогов-повторов, среди которых неразвернутое действие почти теряется, могут иногда показаться нам рыхлыми, необработанными и оттого незавершенными (хотя в древности они вряд ли могли так восприниматься), рассказ на табличке выглядит просто конспектом, где записи отдельных строк служили как бы памятными вехами для сказителя. Однако зачем тогда было педантично, до девяти раз выписывать одни и те же фразы? Это тем более странно, что запись производилась на тяжелой глине и, казалось бы, сам материал должен был подсказать необходимость лаконичности и экономности фразы, более сжатой композиции (это происходит только к середине II тысячелетия до х.э. уже в аккадской литературе). Приведенные факты наводят на мысль, что шумерская литература в значительной мере представляет собой письменную запись устной словесности. Не умея, да и не стремясь оторваться от живого слова, она фиксировала его на глине, сохраняя все стилистические приемы и особенности устной поэтической речи.

Важно, однако, заметить, что шумерские писцы-"литераторы" не ставили себе задачей фиксировать все устное творчество или все его жанры. Отбор определялся интересами школы и отчасти культа. Но наряду с этой письменной протолитературой продолжалась жизнь устных произведений, оставшихся незафиксированными, - быть может, гораздо более богатая.

Неправильно было бы представлять эту делающую свои первые шаги шумерскую письменную литературу как малохудожественную или почти лишенную художественного эмоционального воздействия. Сам метафорический образ мышления способствовал образности языка и развитию такого характернейшего для древневосточной поэзии приема, как параллелизм. Шумерские стихи - ритмическая речь, но в строгий размер они не укладываются, так как не удается обнаружить ни счета ударений, ни счета долгот, ни счета слогов. Поэтому важнейшим средством подчеркнуть ритм являются здесь повторы, ритмические перечисления, эпитеты богов, повторение начальных слов в последовательных строках подряд и т.д. Все это, собственно говоря, атрибуты устной поэзии, но сохраняющие тем не менее свое эмоциональное воздействие и в литературе письменной.

Письменная шумерская литература отразила и процесс столкновения первобытной идеологии с новой идеологией классового общества. При знакомстве с древними шумерскими памятниками, особенно мифологическими, бросается в глаза отсутствие поэтизации образов. Шумерские боги - не просто земные существа, мир их чувств - не просто мир чувств и поступков человеческих; постоянно подчеркиваются низменность и грубость натуры богов, непривлекательность их облика. Первобытному мышлению, подавленному неограниченной властью стихий и ощущением собственной беспомощности, по-видимому, были близки образы богов, творящих живое существо из грязи из-под ногтей, в пьяном состоянии, способных из одного каприза погубить созданное ими человечество, устроив Потоп. А шумерский подземный мир? По сохранившимся описаниям он представляется хаотичным и безнадежным: там нет ни судьи мертвых, ни весов, на которых взвешиваются поступки людей. Постепенно, однако, по мере того как в государствах Нижней Месопотамии укрепляется и становится господствующей идеология классового общества, меняется и содержание литературы, которая начинает развиваться в новых формах и жанрах. Процесс отрыва письменной литературы от устной убыстряется и делается очевидным. Возникновение на поздних ступенях развития шумерского общества дидактических жанров литературы, циклизация мифологических сюжетов и т.п. знаменуют все большую самостоятельность, приобретаемую письменным словом, иную его идейно-эмоциональную направленность. Однако этот новый этап развития переднеазиатской литературы, по существу, продолжали уже не шумеры, а их культурные наследники - вавилоняне, или аккадцы.

Примечания

Конечно, текст не читали вслух с глиняной таблички, а предварительно заучивали "из уст" какого-либо писца. Жрецы III-II тысячелетий до х.э., как правило, были неграмотны и свои знания передавали в устной форме, по памяти.

Это произведения, записанные, а чаще всего и составленные в г. Ниппур, входившие в круг чтения обучавшихся и зрелых писцов. Ниппурская библиотека была обнаружена в школе, так называемой э-дубе ("дом табличек"). Хотя школа эта была светской (она готовила писцов для гражданской администрации), однако естественно (особенно для такого культового центра, как Ниппур), что жрецы оказывали на нее огромное влияние.

В III - начале II тыс. до н. э. и, таким образом, претендующая (вместе с древнеегипетской) на звание древнейшей литературы мира . Тексты дошли до нас в виде клинописных записей на глиняных табличках.

История открытия

Жанры

Существует некая неопределённость касательно того, какие тексты столь древней эпохи считать обладающими литературной ценностью. Обстоятельства и цель их создания нам по большей части неизвестны. Также дискуссионным является вопрос их классификации и отнесения к тому, либо иному жанру. Очевидно, что критерии, применяющиеся к современным литературам, не могут быть использованы в полном объеме для описания произведений шумеров. Более того, у самих шумеров существовали свои принципы группировки литературных произведений, логика которых не совсем ясна. Возможно, некоторые из них воспроизводились под аккомпанемент разных музыкальных инструментов .

Несмотря на то, что шумеры еще не знали о стихотворных размерах и рифме, большую часть их литературных произведений тем не менее относится к поэзии, так как «практически все прочие приемы и техники поэтического искусства применялись довольно умело: повтор и параллелизм, метафора и сравнение, хор и припев, ... постоянные эпитеты, устойчивые формулы, тщательная деталировка описаний и длинные речи» .

Мифы Шумера

Единство шумерской мифологии условно: каждый город-государство имел свой пантеон, собственную генеалогию важнейших богов и местные варианты мифов. Согласно мифологическому мировоззрению шумеров, роль человека была более чем скромной. Боги создали людей, чтоб те служили им и делали их жизнь более приятной. Логика богов непостижима, а потому даже исполнение всех ритуалов и щедрые пожертвования не гарантировали благополучия на Земле. После же смерти, все было еще печальнее. Всех ожидала подземная жизнь без света, с пылью и отбросами вместо еды и воды. И только те, кому живые приносили жертвы, ведут более сносное существование . Божествами подземного царства были Эрешкигаль со своим супругом Нергалом . Представления шумеров о царстве мертвых описывают мифы «Нисхождение Инанны в нижний мир», «Энлиль и Нинлиль: рождение бога луны» и шумерская песнь «Гильгамеш и подземный мир ».

Из многочисленных шумерских божеств выделяются четыре главнейших: бог неба Ан , бог воздуха Энлиль , бог воды Энки и богиня-мать Нинхурсаг . Они являются главными протагонистами шумерских косомогонических мифов и повествований о сотворении людей и цивилизации: шумерский миф о потопе (герой которого, Зиусудра , получает бессмертие), «Энки и мировой порядок», «Энки и Нинмах: сотворение человека», «Энки и Нинхурсаг: шумерский миф о рае», «Энки и Эриду», «Энлиль и сотворение кирки», литературные диспуты «Лета и Зимы», «Овцы и Зерна».

Из мифов, посвященных другим богам, следует отметить мифы о детях Энлиля: боге луны Нанне (Сине) - «Путешествие Нанны в Ниппур», Нинурте - «Возвращение Нинурты в Ниппур», «Деяния и подвиги Нинурты» и богине любви и войны Инанне (Иштар) - «Инанна и Энки: перенос искусств цивилизации (ме) из Эриду в Урук », «Инанна и покорение горы Эбих», «Инанна и Шукаллетуда: смертный грех садовника», «Инанна и Билулу» и уже упомянутый миф «Нисхождение Инанны в нижний мир».

Серия мифов о супруге Инанны Думузи - «Думузи и Энкиду: ухаживание за Инанной», «Путешествие Нанны в Ниппур», «Женитьба Думузи и Инанны», «Смерть Думузи», «Думузи и злые духи гала».

Литература шумеров насчитывает почти четыре тысячи лет. Вы только вдумайтесь – четыре тысячи лет назад человек в Двуречье придумал способ записывать свои мысли, и тут же начала развиваться литература. Мы можем определить любое литературное произведение, как зафиксированный авторский текст. Он отличается от изустного творчества тем, что остается неизменным на протяжении тысячелетий, и доходит до потомков в неизменном виде. Остается его только расшифровать, потому что исчезают языки, забывается значение знаков, которыми написано произведение, наконец, теряются рукописи, а потом находятся в самых неожиданных местах. Папирус крепок, но может рано или поздно истлеть, бумага недолговечна. Шумеры писали свои тексты на глиняных табличках, которые потом обжигали, и только благодаря этому изобретению, мы можем сейчас читать то, что было написано руками, так давно рассыпавшимися в прах. Когда я пытаюсь представить эти пласты времени, то мне становится страшно. Такое чувство я испытываю, когда пытаюсь представить Вселенную. Бесконечность и мрак.

До нас дошли более поздние записи, которые являются копиями древнейших текстов. Правда и эти копии насчитывают полторы тысячи лет. Возможно, что когда-нибудь археологи найдут большую шумерскую библиотеку, как уже не раз находили собрания клинописных дощечек. Но пока, мы имеем то, что мы имеем. То есть, нам известны некоторые школьные тексты, исторические надписи (строительные, хроникальные), самые древние из которых восходят к XXVII-XXVI вв. до н. э., а также гимны (особенно много их появляется в конце III тыс. до н. э., во время III династии Ура, в честь обожествленных правителей этой династии). Правда, совсем недавно, в середине 60-х годов, в местечке Абу-Салябих, неподалеку от древнейшего общешумерского культового центра Ниппура, американскими археологами был обнаружен большой архив, датируемый приблизительно XXVII-XXV в. до н. э., который, по предварительным данным, среди прочих клинописных документов включает большое число гимнов, мифов, поучений. И самым древним жанром, мы теперь можем назвать жанр исторической надписи. Первые записи были связаны со строительством храмов и каналов и были очень лаконичны: «Такому-то богу такой-то такое-то сооружение построил». К середине III тыс. до н. э. надписи становятся еще пространнее: в знаменитой «Стеле коршунов» Эаннатума, правителя города Лагаша (XXV в. до н. э.), уже содержится описание битвы, а надпись другого лагашского правителя, Энметены, на глиняном конусе (XXIV в. до н. э.) представляет собой краткую историю взаимоотношений городов Лагаша и Уммы. Это уже почти летопись. За тысячелетия надписи все увеличиваются, и в них начинают появляться художественные образы и сравнения. То есть, литература развивается плавно и логично. Так, как и должно быть. Если мы проследим развитие других древних литератур, то увидим ту же самую последовательность. Первым, известным нам, шумерским литератором, который подписал свои произведения оказался правитель Лагаша Гудеа, время царствования которого падает на послеаккадский период (XXII в. до н. э.). Гудеа в ритмизованной форме не просто рассказывает о постройке храмов, он называет причины, побудившие его за нее приняться, например, веление богов в пророческом сне.

В сновидении некий человек явился.
Велик он, как небо, как земля велик,
Корона бога на его голове,
Орел Анзуд на его руке,
Буря внизу, у его ног,
Справа и слева львы лежат.
Дом свой построить он приказал, но смысла сна я не понял.
Над горизонтом свет засиял - женщина появилась.
Кто такая она, кто такая она?..
Правителю мать его, богиня Нанше,
Говорит: «Пастырь мой!
Сон твой да объясню тебе!
Человек, что как небо велик, как земля велик,
С короной бога на голове, с орлом Анзудом у руки,
У ног которого бури, справа и слева - львы,
Это брат мой Нингирсу воистину был,
Храм его Энинну тебе приказал он построить...

Ученые так же считают этот документ и одной из первых стилизаций, так как в нем имитируется стиль древней надписи, хотя это, несомненно авторское произведение.

Говоря об исторических и псевдоисторических текстах, необходимо упомянуть еще о некоторых любопытных памятниках, стоящих особняком. Так, в «Истории святилища Туммаль», находившегося в древнем шумерском городе Ниппуре, перечисляются имена правителей разных городов, строивших и перестраивавших храм Туммаль и, видимо, оставивших там свои надписи. Наряду с известными из истории правителями Ур-Намму, Ибби-Суэном и другими, в ней упоминаются царь Урука Гильгамеш, его сын Ур-Нунгаль, а также правители города Киша Энмебарагеси и его сын Агга, легендарный соперник Гильгамеша. Эти сведения в соединении с другими данными позволяют предположить, что известный герой шумеро-аккадского эпоса Гильгамеш - историческое лицо. Существовали также царские перечни и перечни городов. Мы знаем о них из упоминаний в более древних документах, потому что таблички эти пока не найдены. Сохранилось лишь несколько текстов, которые были названы «литературными каталогами». Существование каталогов говорит нам о том, что шумерские собрания были богатыми и для них требовались списки. Всего в каталогах названо 87 произведений. До нас из них дошли только 32 из названных. Но глиняные «книги» были доступны не только жрецам и царям. Все указывает на то, что в Двуречье была всеобщая грамотность. Многие таблички были найдены при раскопках частных домов

Всего известно около 150 памятников шумерской литературы (многие сохранились в фрагментарном виде). Среди них стихотворные записи мифов, эпические сказания, молитвы, гимны богам и царям, псалмы, свадебно-любовные песни, погребальные плачи, плачи о народных бедствиях, составлявшие часть храмового богослужения; широко представлена дидактика: поучения, назидания, споры-диалоги, а также басни, анекдоты, поговорки и пословицы. Конечно, такое распределение по жанрам совершенно условно и опирается на наши современные представления о жанрах. Сами шумеры имели свою собственную классификацию - почти в каждом литературном произведении в последней строке обозначен его «жанр»: хвалебная песнь, диалог, плач и т. д. Как бы сложно не было классифицировать все эти произведения, многие из которых дошли лишь фрагментарно, но в них можно выделить четыре основных направления - космогонические и этиологические мифы; сказания о подвигах богов и героев; лирические тексты; педагогические и дидактические сочинения (так называемые тексты Эдубы). Можно сказать, все эти направления традиционный для любой древней литературы. Общей религии у шумеров не было, были разрозненные общинные культы. Поэтому нет и общих религиозных текстов, а разобраться в богах очень сложно – в каждом городе, в каждой деревне свой верховный бог покровитель.

Когда небеса от земли отошли, вот когда,

Когда земля от небес отошла, вот когда,

Когда семя человечества зародилось, вот когда,

Когда Ан забрал себе небо, вот когда,

Когда Энлиль забрал себе землю, вот когда...

Это запевка перед сказанием о волшебном дереве хулуппу. Вообще, в чистом виде мифы о сотворении мира не найдены. Они лишь фрагментарно отображаются в сказаниях и других текстах, словно бы авторы не особо желают повторять что-то, давно уже известное. За то о земной жизни и ее организации авторы говорят много и охотно.

Энтен приказывает овце родить ягненка,

Корове и телке велит он дать много мяса и жира, он создает изобилье.

В долинах дикому ослу, козлу и газели он дал радость,

Небесным птицам в вольном небе - он дал им вить гнезда.

Рыбам в море, в заболоченных реках - он дал им иметь потомство.

Деревья он посадил, он создал плоды.

Зерно и травы он создал в изобилии...

Эмеш создал поля и деревья, сделал просторные стойла и пастбища,

В полях он создал изобилие...

Итак, мифы о сотворении представлены сказаниями о божествах Энки и Энлиль. Эпос - «Сказанием о Гильгамеше». Целая группа текстов относится к дидактическим сочинениям. По сути, это школьные учебники. Для них характерны нравоучения и наставления. А также, философские споры-диалоги. Фольклорные тексты представлены собраниями пословиц и поговорок:

«Не отрубай голову тому, у кого она уже отрублена».

(ср. - «Не бей лежачего!»)

«Не переспав, не забеременеешь, не поев, не разжиреешь!»

«У того, у кого нет ни жены, ни ребенка, нет и кольца в носу!»

«Лисица помочилась в море и сказала: «Все море сделала я»».

«В Забаламе потонул паром, а в Ларсе подбирают бревна!»

«Мой бык тебе молоко принесет!»

(ср. «От него толку, как от козла молока»)

«Как слон в осевшей лодке!»

(ср. «Слон в посудной лавке!»)

«Взглянешь мимоходом - он муж, рукою коснешься - сырая глина».

«Воин без командира - поле без пахаря!»

«Год за годом жую чеснок - ежегодно дерет он мне горло!»

К лирике мы можем отнести гимны и плачи. Шумерские гимны - это богослужебные тексты, в которых восхваляется то или иное божество, перечисляются его имена и деяния; они рассчитаны на коллективное, хоровое исполнение. Это обращение к божеству не личное, а целого коллектива, поэтому эмоции, возникающие при исполнении гимна, - эмоции коллективные. Вот какое заключение дается в издании «История всемирной литературы»:

Письменная шумерская литература отразила и процесс столкновения первобытной идеологии с новой идеологией классового общества. При знакомстве с древними шумерскими памятниками, особенно мифологическими, бросается в глаза отсутствие поэтизации, идеализации образов. Шумерские боги даже не просто земные существа, мир их чувств не просто мир чувств и поступков человеческих, но постоянно подчеркивается низменность и грубость натуры богов, их облик непривлекателен и страшен. Божества, создающие живое существо из грязи из-под ногтей, творящие человека в пьяном состоянии, могущие из одного каприза погубить созданное ими человечество, как близки эти образы первобытному мышлению, подавленному неограниченной властью стихий и ощущением собственной беспомощности. А шумерское подземное царство? В описании его царит полная безнадежность, нет ни справедливого судии, подобного египетскому Осирису, ни весов, на которых взвешиваются поступки людей; нет никаких или почти никаких иллюзий не только относительно того, чем кончится жизнь, но и того, как это случится. И видимо, потому, что природа была более жестокой к жителям Двуречья, чем к египтянам (наводнения, песчаные бури, скудость природных ресуров, сырой и влажный климат), этим иллюзиям труднее было возникнуть.

Новая идеология должна была что-то противопоставить этому стихийному чувству ужаса и безнадежности, но вначале она сама была очень беспомощна, и ей ничего другого не оставалось, как закрепить свою беспомощность в письменных памятниках, повторяющих мотивы и формы древней устной поэзии.

Постепенно, однако, по мере того как в государствах Двуречья идеология классового общества укрепляется и становится господствующей, меняется и содержание литературы, которая начинает развиваться в новых формах и жанрах. Процесс отрыва литературы письменной от литературы устной убыстряется и делается очевидным. Возникновение на поздних ступенях развития шумерского общества дидактических жанров, циклизация мифологических сюжетов знаменуют все большую самостоятельность, приобретаемую письменным словом, иную его направленность. Однако этот новый этап в развитии переднеазиатской литературы, по существу, продолжили уже не шумеры, а их культурные наследники - вавилоняне, или аккадцы.

Исходя из этого могу и я сделать свое заключение – очень многие тексты сказаний вошли в ТАНАХ (Ветхий завет) Они даже почти не переиначены. А еще, отголоски шумерских мифов мы можем найти и в мифологии Древней Греции. Например, миф о снисхождении в царство мертвых.

Сейчас вот вы все можете мне сказать – а на фига нам все это? Было? Мало ли что было? Было – прошло. Ан нет, господа хорошие. Сейчас я вам расскажу о связи древней шумерской литературы с нашей с вами современностью. В 90-е годы появилась книга писателя Клары Моисеевой «Учись, Сингамиль», основанная на текстах древнего Ура. Конечно, не все в этой книге совпадает исторически, потому что многое было открыто уже после того, как книга увидела свет. Тем не менее, это очень увлекательное и познавательное чтение. Многие из вас пишут рассказы, романы и прочее. Вот как пример, я хочу и привести вам эту книгу. Как пример вдумчивой и толковой работы с древними текстами.

Большую группу шумерских литературных текстов составляют так называемые тексты Эдубы. Эдуба (также Эдубба, Э-дубба - букв. «дом табличек») - так называлась шумерская школа. Ни об одной из школ древнего мира (систем школьного образования) мы не знаем так много, как о шумерской школе, ибо ученые располагают большим количеством табличек, по которым учились шумерские школьники и которые они сами исполняли, подражая учителям. Учебные тексты относятся к самым древним находкам в Двуречье и датируются концом 4-го - началом 3-го тыс. до н. э. В 3-м тыс. до н. э. шумерская школа достигает своего расцвета. Школы были подлинными очагами шумерской культуры. Здесь давалось универсальное по тем временам образование: ученики учились не только трудному искусству клинописи, но и изучали математику (до нас дошли математические таблицы), богословие, ботанику, зоологию, минералогию, географию, лингвистику, литературу (при этом и сами упражнялись в сочинении литературных текстов).

Обучение строилось по принципу лингвистической классификации (обучение другим предметам неизбежно было связано с обучением письму, лексике и грамматике). Лексика разделялась на группы, в которых слова и выражения были связаны общим смыслом. Эти группы слов заучивались и переписывались учениками, пока они не привыкали грамотно воспроизводить их. До нас дошли длиннейшие списки названий животных и растений, птиц, насекомых, камней, минералов и т. д., списки сложных существительных, глагольных форм. Ученики переписывали и заучивали наизусть поэтические тексты объемом от 50 до 1000 строк, и во многом их успехи определялись тренированностью их памяти. Школьные учителя - уммиа (букв. «знающий человек») создавали образцовые литературные тексты, содержащие поучения или рассказывающие о школьной жизни, а также учили писать подобные сочинения своих учеников (несомненно, именно из учительской среды выходили очень многие талантливые шумерские поэты, равно как и из воспитанников Эдубы).

Итак, литературные тексты Эдубы - это во-первых, произведения о школьной жизни, во-вторых - дидактические сочинения (поучения, споры-диалоги), в-третьих - афористика, пословицы, поговорки, басни. Исследователи были удивлены, обнаружив среди древнейших учебных текстов (XXVII в. до н. э.) сборник пословиц и поговорок (собирание такого рода произведений традиционно считалось явлением гораздо более позднего времени). Очевидно, это объясняется тем, что очень лаконичные и выразительные тексты было удобно использовать для обучения, переписывания, запоминания.

Тексты Эдубы очень живо и непосредственно, используя разговорную речь того времени, рисуют жизнь шумерской школы, обычные школь ные будни. Одна из поэм, впервые реконструированная С. Н. Крамером из 21 отрывка и отдельных фрагментов, хранящихся в музеях Пенсильвании, Стамбула и Парижа (в Лувре), и опубликованная в 1949 г., описывает день школьника (до этого отдельные ее фрагменты были переведены и исследованы Т. Якобсеном и А. Фалькенштейном). А. Фалькенштейн назвал поэму «Сын дома табличек» , а Крамер - «Школьные будни» , о которых он рассказал в главке с соответствующим названием в своей книге «История начинается в Шумере» ; в русском переводе В. К. Афанасьевой текст именуется в соответствии с его первой строкой - «Школьник, куда ты сызмальства ходишь?» - с подзаголовком «Сочинение о школьном обучении» . Это одно из первых произведений о жизни Эдубы, которое стало известно ученым и всему остальному миру. Оно начинается с вопросов, обращенных к ученику:

«Школьник, куда ты сызмальства ходишь?»

«Я хожу в школу».

«Чем же ты занимаешься в школе?»

«Я табличку мою изучаю, завтрак мой потом съедаю.

Вот табличку мою я сделал, написал ее, закончил.

Копии мои поставив,

К полудню задания мои подготовив,

Школьные занятья окончив - я могу идти домой.

Я спешу домой, где отец меня ждет.

Вот заданье мое я ему рассказал,

Табличку мою ему прочитал - очень доволен мой отец.

Судя по всему, этот школьник совсем еще мал, ибо он говорит отцу: «Пить хочу - напои меня. // Есть хочу - накорми меня. // Ноги помой мне, уложи в кровать - я лягу спать». А утром шумерский школьник спешит в школу и так же, как современный, боится опоздать, только последствия для шумерского ученика были гораздо хуже: в шумерской школе существовали телесные наказания:

Матушка мне два хлебца дала - прямо пред нею я и поел.

С собою мне матушка два хлебца дала - и в школу я побежал.

А в школе наставник : «Ты что опоздал?» - так он сказал.

Все внутри у меня затряслось.

Вот к учителю я подошел, вот ему поклонился я.

Школьный «отец» мой табличку мою посмотрел

И, ее поломав , ударил меня.

В этот день ученику явно не везло: учителя, воспитатели и надзиратели сплошь делали ему замечания и беспрерывно наказывали его. Воистину, это был «черный день» для школьника, а в шумерской школе царили суровые нравы:

Учитель, за школьными правилами следя,

С надзирателем вместе : «Ты на улицу глядишь,

ты не почистил своего платья!» —

И меня ударил.

…А тот, кто за поведеньем следит: «Без разрешения моего

что ты болтаешь?» —

И меня ударил.

…А учитель черчения : «Без разрешения моего

почему встаешь?» —

И меня ударил.

А сторож, что в воротах стоит: «Без разрешения моего

почему ты выходишь?» —

И меня ударил.

А другой надзиратель : «Без разрешения моего

что берешь?» —

И меня ударил.

А учитель шумерского : «По-шумерски плохо ты говоришь!» —

И меня ударил.

А мой учитель: «Твоя рука нехороша!» - и меня ударил.

«Твоя рука нехороша!» - это значит, что табличку, написанную школьником, признали абсолютно негодной. Ученик страшно расстроен, он близок к отчаянью: «Я ученье ненавижу! Я к ученью неспособен ! // Учитель мой слова со мною не молвит !». Школьник предвидит, что его вообще могут отчислить из школы. Вопреки отчаянию, в нем очень сильно желание учиться, и он, рассказывая отцу обо всех своих злоключениях в школе, говорит: «Писцовую грамоту да осилю ! // Среди младших учеников школы , // Среди “старших братьев” учиться да разрешат мне! // Дай ты ему плату, пусть найдет к тебе дорогу! // От счетов-расчетов да освободит он! // Да будет принято решенье о школе! // Учеников школы считая, пусть и меня к ним присчитает!». Тем самым ученик предлагает отцу пригласить учителя домой, одарить его подарками и как следует угостить. С. Н. Крамер называет героя поэмы «первым подхалимом в истории школы» . Но, как предполагают современные шумерологи, таков был кодекс поведения, предписанный в шумерской школе (поэма и представляла его, имела назидательный смысл и, вероятно, была написана одним из учителей Эдубы). Показательно, что дома, в раскованной обстановке, ученик демонстрирует перед своим отцом и учителем блестящие знания:

Отец внял словам ученика.

Учителя школьного он позвал,

В дом пригласил, на место почета его посадил.

Школьник служил ему, пред ним он встал

И все, что грамоте он постиг,

Отцу своему он показал.

Отец его с ликующим сердцем

Отцу школьному радостно молвит:

«Вот малыш мой руку раскрыл,

и ты мудрость свою в нее вложил.

Грамотейную мудрость, всю искусность ее ты ему открыл.

Все решения, все вычисления,

все толкования ты ему объяснил,

Познание, сокровенность его - тем сиянием его озарил!»

Отец ученика чрезвычайно признателен школьному учителю и стремится всячески отблагодарить его: «Добрый елей на живот и спину, словно воду, ему излили. // В новое платье обрядили, хлебом-пищей одарили, кольцами руки его украсили». Благодарный учитель, которого так хорошо приняли и вознаградили в доме ученика, произносит особое благословение своему воспитаннику, призывая на помощь покровительницу писцовой мудрости - богиню Нидабу:

Учитель в радости сердца молвит:

«Малыш, ты слов моих не отбрасывал, не отшвыривал.

Грамотейной мудрости вершины достигнешь,

в совершенстве ее изучишь!

Нечто ты сумел мне дать, так, что я мог это принять .

Хлеб - мое пропитанье - сверх меры ты дал,

честь большую мне оказал.

Нидаба, владычица защитниц,

твоей покровительницей да станет!

В тростниковую палочку удачу да вложит,

Из копии глиняной зло да изымет,

Перед братьями своими да встанешь,

Над сверстниками верховодить будешь,

Будешь средь школьников

лучшим из лучших признан…»

Учитель обещает школьнику блестящую будущность, так что им будут гордиться отец, мать и все родственники: «Родичи твои твоими доблестями воистину облагорожены будут!». Поэма заканчивается кратким сообщением о том, что ученик полностью оправдал надежды своего учителя и своей семьи: «Он блистательно закончил школу, он получил хорошую должность. // Нидаба, владычица школьного дела, об успехах его похвалу сказала. // Славься, Нидаба!». Ученые обнаружили 21 копию этой поэмы, что свидетельствует о ее высокой популярности (вероятно, текст ее был практически в каждой школьной библиотеке).

Еще один школьный текст, восстановленный профессором Крамером из более чем двадцати табличек и фрагментов, исследованный им , а затем его учеником Аке Шёбергом и названный условно «Отец и его непутевый сын» , а по первой строке в русском переводе В. К. Афанасьевой - «Подойди же ко мне!» («Наставление непутевому сыну») , поднимает проблему «трудных» подростков и является древнейшей известной нам вариацией извечной темы «отцов и детей». Текст построен как диалог отца и сына и удивляет своими очень живыми интонациями: отец нетерпеливо спрашивает, а сын нехотя, скрывая раздражение, отвечает:

«Подойди же ко мне!»

«Вот подошел я» .

«Куда ты собрался?»

«Никуда не собрался».

«Если ты никуда не ходишь, как ты дни свои проводишь?

В школу иди. В школе сиди.

Заданье читай. Задачки решай.

Табличку глиняную пиши.

Новую табличку глиняную “старший брат твой школьный”

пусть тебе напишет.

Как домашнее заданье свое закончишь,

Старосте своему ответишь, вот тогда ко мне иди.

Заданье свое мне говори .

Слоняться по улицам прекрати!

Ну, отвечай же!

Что сказал я , ты понял?»

«Да, я понял и могу ответить».

«Так отвечай».

«Ну и отвечу».

«Так говори же».

«Ну и скажу».

«Быстрей скажи же».

Сын нехотя повторяет наставления отца, а отец все больше и больше распаляется, ругая сына-бездельника: «Ну так ступай же, будь человеком. // На площадях не торчи, не шляйся. // По улицам не слоняйся. // …Так, как я о тебе забочусь, // Никто о сыне своем не заботится. // По одаренности природной никто ведь не может с тобою сравниться! // Ты поступаешь как бездельник, рука твоя тебя недостойна! // Ведь если среди семьи искать нашей, // Тебе подобного не найдется!». Одновременно отец страстно защищает знания и искусство писца - «грамотейную мудрость», свою профессию, и упрекает сына в том, что тот не хочет достойно продолжить его дело:

Средь премудростей человеческих, существующих в мире.

Из тех, что богом Энки по имени названы,

Столь тяжелого дела, как грамотейная мудрость,

то, что я избрал,

Не было названо. Разве что искусство пения.

Подобно морским берегам, что далеки друг от друга,

Сердце искусства пения так же удалено.

О деле писцовом моем ты не думаешь вовсе…

Отец упрекает сына в том, что тот не ценит особого отношения к нему в семье: его освободили ради учебы от трудной работы, и в то время как его братья трудятся физически, он только гуляет и веселится: «Стал ты толстым, стал ты жирным, // Весь расползся, весь расплылся! // Вся родня твоя думает, что ты плохо кончишь! // Почему ты не хочешь стать человеком, чему веселишься? // А меня веселье твое доконало!». Как суровый приговор сыну звучат слова: «Лентяй ты на веки вечные!». Эти обвинения, а главное - утверждение отца, что абсолютно все говорят о его сыне плохо, задевают того за живое, но не в смысле признания своей вины, а только в смысле возмущения несправедливыми, как полагает сын, словами: «Что, они меня хулят? Такое говорят?! ». Это вызывает новый взрыв негодования у отца, который уже не может остановиться, и брань из его уст становится все более крепкой (этот фрагмент был первоначально непонятен исследователям, и Крамер принял его за афоризмы, пословицы и поговорки, с помощью которых отец учит сына уму-разуму):

Если я так привязан к тебе,

А ты, что я делаю, не понимаешь!

Обманщик ты, лжец, ты насквозь неверен!

Обманщик, грабитель, что в дом ворвался!

Сквернословец, вонючка,

Тупица, дикарь!

Слюнтяй отвратительный!

Разбойник, уродец!

Зловонец, хулитель,

Прогорклое масло, вонючка!

Грязнуля вонючий и злобный,

Отвратительный изверг!

Древний автор прекрасно передал психологическое состояние человека, которым овладел сильный аффект: чем больше отец распаляется, тем больше теряет контроль над собой, и бранные выражения становятся почти неприличными:

Молоко, что прокисло, вонючая задница,

Пес, что мордой нюхает землю, обманщик!

…Пес, что член свой постоянно лижет!

Осел, что жрет свою же подстилку!

…Дикарь, что жрет всякую гадость!

Овца параличная, что трясет головою!

…В колодец брошенный, в дыру уроненный,

Черепок разбитый, что на земле валяется!

Сын только и может, что вставить одну-единственную реплику: «Долго ли ты оскорблять меня будешь?». Однако именно она, а еще, вероятно, понимание, что он дошел до некоей критической точки, что дурные слова, сказанные о сыне, могут стать окончательной реальностью, заставляет отца изменить интонацию. И хотя он и ворчит, что такого, как его сын, разве оскорбишь («Да, тот, кто тебя оскорбит, пусть на три тысячи шестьсот верст от тебя пусть держится!»), он все же вновь высказывает надежду, что сын станет человеком, и благословляет его:

Подними голову, грудь распрями - человек же ты!

Среди мудрецов городских ты должен быть лучшим!

Город твой, место прекрасное, имя твое да назовет!

Имя честное, слово доброе да будет богом твоим тебе дано!

У Нанны, бога твоего, ищи милости!

Матерью Нингаль да будешь ты обласкан!

Такова эта поэма о «трудном подростке», завершающаяся хвалой богине Нисабе (Нидабе), покровительнице «грамотейной мудрости». Интересно, что именно в этом тексте впервые встречается слово намлулу , которое профессор Крамер перевел как «человечность» («качества, приличествующие человеку»).

Шумеры очень ценили меткое, острое слово, интеллектуальную игру и использовали это при обучении школьников. В школьных библиотеках обнаружено достаточно большое количество табличек с записями афоризмов, пословиц, поговорок (они на несколько столетий древнее сходных египетских текстов и типологически близки как египетской, так и древнееврейской афористике - знаменитой библейской Книге Притчей Соломоновых). Пословицы и поговорки наиболее трудны для понимания, ибо в них используется подчас непереводимая (а иногда непонятная) игра слов, содержатся указания на неизвестные бытовые реалии. Тем не менее они удивительно близки нашим, современным, и лучше всего позволяют ощутить душу древнего народа, его лукавый юмор и иронию. Так, об излишне торопливом шумеры говорили: «Он еще не поймал лисицу, // А уж делает для нее колодку» (перевод В. Афанасьевой ; пословицы и поговорки чаще всего имели форму двустишия). Об излишне самоуверенном и хвастливом: «Лисица помочилась в море. // “Вот море! Все море сделала я!”». Или: «Лисица помочилась в реку Тигр. // “О, какие я подняла волны!”». О тех, кто вечно ищет оправдания любому поступку и боится его совершить, говорили: «Не переспав, не забеременеешь, // Не поев, не разжиреешь!» О ситуации «из огня - да в полымя»: «Увернулся от дикого быка - // Натолкнулся на дикую корову» . С. Н. Крамер отмечает, что одна из шумерских поговорок напоминает стих из Экклесиаста: «Сладок сон работающего, поел ли он мало или много, // А сытость богача не дает ему сном забыться» (Еккл 4:12; перевод И. Дьяконова ) и в еще большей мере - изречение из Талмуда о том, что умножающий свое достояние умножает свои заботы . Звучит она так:

Тот, у кого много серебра, может быть, и счастлив,

Тот, у кого много ячменя, может быть, и счастлив,

Но тот, у кого нет совсем ничего, спит спокойно.

Выдающийся шумеролог пишет: «Если вы когда-нибудь усомнитесь в единстве человеческого рода, в общности всех народов и рас, обратитесь к пословицам и поговоркам, к народным афоризмам и изречениям! Пословицы и поговорки лучше всех других литературных жанров взламывают панцирь культурных и бытовых наслоений каждого общества, обнажая то основное и общее, что свойственно всем людям, независимо от того, где и когда они жили и живут» .

Вероятно, из пословицы, из меткого наблюдения над жизнью рождается жанр басни. Именно в шумерской литературе впервые представлен жанр басни, который обычно именуют «эзоповой басней» (по имени знаменитого древнегреческого баснописца Эзопа). Это аллегорическая басня, в которой действуют различные животные (так, поговорку о лисице, которая заявила, что все море сделала она, можно считать кратчайшей басней, ее зародышем). Ученик С. Н. Крамера Э. Гордон собрал и перевел 295 пословиц и басен , в которых действуют самые разнообразные животные (всего 64 вида). Среди самых популярных - собака, осел, лиса, свинья, овца, лев, дикий бык и др. Лиса выступает как олицетворение хвастливости, тщеславия и одновременно трусости («Лиса скрежещет зубами, но голова у нее трясется»). Лев, как и в более поздних баснях Эзопа, а затем европейских баснях, выступает как воплощение грубой силы, не нуждающейся в оправдании: «Лев схватил свинью зарослей и начал терзать ее, приговаривая: “Хотя твое мясо еще не наполнило мне пасть, твой визг уже просверлил мне уши!”» Однако и сам свирепый хищник может быть обманут «беззащитной козой». Одна из самых длинных из дошедших до нас шумерских басен демонстрирует преимущества быстрого ума и хитрости перед грубой силой. Итак, «Лев схватил козу беззащитную…» (так по первой строке называется эта басня):

«Отпусти! Овцу-подругу вместо себя я к тебе приведу!»

«Если я тебя отпущу, скажи мне свое имя!»

Коза льву так отвечает:

«Ты имени моего не знаешь?!

“Покличь-ка ту, что ты отпустил” - моя кличка».

Когда лев подошел к загону,

«Я ж тебя отпустил!» - так прорычал он.

Из-за ограды она ему отвечает:

«Ты меня отпустил - ты умно поступил.

Что до овец, то их здесь не бывает».

Очень распространен был также в Шумере жанр поучений и наставлений - в форме советов житейской мудрости или практического руководства (например, так называемый «Альманах земледельца», в котором божество поучает, как обрабатывать землю и собирать урожай). Типологически этот жанр (особенно первая его разновидность - изречения житейской мудрости) близок египетским поучениям и притчам, собранным в библейской Книге Притчей Соломоновых.

Особой популярностью у шумеров, а затем у вавилонян пользовались знаменитые «Поучения Шуруппака» , сохранившиеся в четырех версиях, из которых самая ранняя, найденная в Абу-Салабихе (Селябихе), датируется примерно 2500 г. до н. э., а самая поздняя, дошедшая в аккадском переводе, - ок. 1100 г. до н. э. Первый перевод на русский язык, выполненный В. К. Афанасьевой по наиболее полной старовавилонской версии (ок. 1800 г. до н. э.), исследовательница и переводчица назвала в соответствии с первой строкой клинописного текста: «В давние дни, в стародавние дни…»

Начало текста подчеркивает глубокую древность преподнесенной в наставлениях Шуруппака мудрости:

В давние дни, в стародавние дни,

В давние ночи, в стародавние ночи,

В давние годы, в стародавние годы,

Во время оно некий мудрец, хитроумных слов

он был составитель,

Сведущий в слове, Шумера житель,

Шуруппак, сын Убартуту,

Наставлял сына своего Зиусудру.

Как известно, Зиусудра - герой, переживший потоп. То, что поучения вложены в уста его отца Шуруппака, должно было особым об разом воздействовать на читателей и слушателей, усиливать их бла гоговение перед «допотопной» древней мудростью. Как отмечает В. К. Афанасьева, «есть основания считать, что первоначально семья мифических мудрецов Убартуту - Шуруппак - Зиусудра не имела отношения к герою сказания о потопе и отождествление произошло позднее» .

«Поучения Шуруппака» состоят из отдельных, чаще всего не связанных друг с другом, афоризмов (некоторые даже написаны от женского имени и обращены сугубо к женщинам), но отличаются от всех сохранившихся шумерских сводов афористики тем, что вставлены в единую «раму»: слова «Шуруппак наставлял своего сына. // Шуруппак, сын Убартуту, // Наставлял сына своего Зиусудру» звучат в начале текста, затем несколько раз - в его середине, а также - в несколько видоизмененном виде - в его конце. Кроме того, важны слова отца, обращенные к сыну, призывающие его быть внимательным и послушным, не пренебрегать отцовскими советами (они также несколько раз повторяются в тексте):

Сын мой, совет хочу дать, прими совет мой.

Зиусудра, слово скажу, со вниманием выслушай.

Советом, что дам я, не пренебрегай.

Слов, что скажу я, не пренебрегай.

Всемогущи наставленья отцов, будь им послушен.

Это сразу же заставляет вспомнить типологически (а в чем-то и лексически) сходные формулы, повторяющиеся в Книге Притчей Соломоновых: «Слушай, сын мой, наставление отца твоего, и не отвергай завета матери твоей, потому что это - прекрасный венок для головы твоей и украшение для шеи твоей» (Прит 1:8-9; здесь и далее Синодальный перевод ); «Сын мой! наставления моего не забывай, и заповеди мои да хранит сердце твое…» (Прит 3:1 ); «Слушай, сын мой, и прими слова мои…» (Прит 4:10 ); «Сын мой! внимай мудрости моей, и приклони ухо твое к разуму моему» (Прит 5:1 ) и т. д. Однако эти схождения и совпадения (равно как и отмеченные ранее схождения с египетской афористикой) лишь свидетельствуют о том, что древнееврейская афористика формировалась в определенном культурном контексте, что на нее воздействовала общеближневосточная традиция, но это никак не отменяет ее самобытности.

Многие фрагменты в «Поучениях Шуруппака» фиксируют народные пословицы и поговорки, в том числе касающиеся практического ведения хозяйства. Однако большинство советов Шуруппака касаются взаимоотношений людей и ставят своей целью обезопасить человека от всяких сложных, спорных, напряженных ситуаций: «Не ручайся - да не будешь зависим. // Да, ни за кого не ручайся - кто ручается, неблагоразумен » (по поводу первой строки В. К. Афанасьева комментирует: «Букв. “Не ручайся - тот человек тебя схватит (возьмет над тобою власть)”» ; ср. в Притчах Соломоновых: «Сын мой! если ты поручился за ближнего твоего и дал руку твою за другого, // Ты опутал себя словами уст твоих, пойман словами уст твоих» - Прит 6:1-2 ); «И свидетельствовать не надо - за человека говорит его город. // Не иди туда , где спорят, - // Да не будешь свидетелем в споре. // Лучше пусть спор тот сам собою угаснет . // Сам не затевай споров». Этих призывов к миролюбию в тексте особенно много: «Спор что огонь - сам не вспыхнет . // Споров избегай, иного пути не знай»; «Ссоры не разжигай, себя не роняй»; «Врага не приваживай, споров не сглаживай. // Дитя мое, силой не надо брать, раздоров не надо рождать». Очень многие афоризмы представляют собой советы, связанные с этикетом, с умением вести себя в обществе, а также с меткими наблюдениями над человеческими характерами, раскрывающимися в поведении людей: «Бесчестный, словно веретеном, глазами вертит. // Уклончив взглядом - переменчиво сердце. // Не сори словами, словно лжец в пивнушке, // В собраньях мужей не маши руками».

Самое ценное в «Поучениях Шуруппака» - это, безусловно, советы морально-этического характера, касающиеся основ справедливого общества, разумного устройства человеческого общежития. Некоторые из них отдаленно напоминают библейские заповеди, однако, что показательно, шумерские афоризмы апеллируют в первую очередь к своего рода «здоровому эгоизму» человека (каждый раз напоминается, что плохо будет прежде всего тому, кто не следует данному совету): «Не кради - себя не губи. // В дом не врывайся, на сито чужое не зарься . // Вор-то - лев, а схватили его - раб. // Дитя мое, не соверши убийства! // Топор сам не воздымай! // <…> Краденым не прельщайся, // Рук своих не марай, // Много прибыли не получишь. // Слов неискренних не говори - // Словно в ловушку, в них потом попадешься». Конечно, было бы преувеличением выводить отсюда библейские заповеди, особенно великие Десять Заповедей, начертанные на Скрижалях Завета (сама выделенность последних говорит об ином уровне осмысления этического начала в жизни человека; вдобавок это не просто наставления мудреца, но Заповеди, освященные авторитетом Бога). Однако чрезвычайно важно то, что шумерские мыслители-мудрецы размышляли над тем, как воспитать человека, отличающего добро от зла, как сделать, чтобы добро торжествовало в жизни: «…Ибо сердце в любови - строит дом, // Сердце злобное - дом рушит». Они резонно полагали, что очень многое в обществе и в человеке может изменить доброе и мудрое слово, ведь недаром в финале «Поучений Шуруппака» сказано:

Дар слова - освежитель сердца,

Дворца достоин, освежитель сердца .

Дар словесный, что звезды небесные .

* * *

Таким образом, шумерская культура и литература во многом являются той почвой (как и египетская), куда корнями уходит сознание последующей цивилизации (особенно, при всех различиях, цивилизации европейской). Именно здесь впервые рождаются многие образы и сюжетные архетипы, которые затем будут широко представлены в культуре и литературе самых разных народов. Именно здесь содержатся важнейшие параллели ко многим библейским сюжетам, проливающие, возможно, свет на происхождение последних или на их архаический мифологический подтекст (творение мира и человека, представление о райском саде, Каин и Авель, всемирный потоп, первая попытка поставить вопрос о страдании в мире невинных и т. д.). Но если для древнееврейской литературы воздействие шумерской было косвенным, опосредованным толщей веков и культур (причем это воздействие шло не только по принципу восприятия и усвоения, но и отталкивания, дистанцирования, кардинального переосмысления), то для еще одной древней культуры Месопотамии - аккадской - это влияние было самым прямым, непосредственным и очень плодотворным.

См.: Sjöberg, A.W . Der Vater und sein missratener Sohn / A. W. Sjöberg // Journal of Cuneiform Studies. 25 (1973). № 3. S. 105-169. Табличка с сокращенным вариантом этого текста, чрезвычайно популярного в Эдубе, хранится в Эрмитаже. В 1966 г. она была прочитана и опубликована И. Т. Каневой (см.: Канева, И.Т . Новая табличка с отрывком из шумерской поэмы «Писец и его непутевый сын» / И. Т. Канева // Вестник древней истории. 1966. № 2. С. 68-78). Фрагмент из таблички, посвященный прославлению искусства писца, был переведен В. К. Афанасьевой и опубликован в 1973 г. (см.: «Труд писцов, собратьев моих…» // Поэзия и проза Древнего Востока. С. 140-141; примеч. - с. 665-666). Полный перевод на русский язык всего текста, реконструированного Крамером и Шёбергом, впервые выполнен В. К. Афанасьевой и опубликован в 1997 г.

От начала начал… С. 344-350.

См.: Крамер, С.Н . История начинается в Шумере. С. 28, 31.

Цит. по: Крамер, С.Н . История начинается в Шумере. С. 134.

Цит. по: Крамер, С.Н . История начинается в Шумере. С. 136.

См.: Alster, B . The Instruction of Šuruppak / B. Alster // Mesopotamia. 2. Coppenhagen, 1974; Wilcke, C . Philologische Bemerkungen zum Rat des Šuruppag und Versuch einer neuen Übersetzung / C. Wilcke // Zeitschrift für Assyriologie. Bd. 68. 2 Haldband. 1978. S. 196-232.

От начала начал… С. 301-310 (коммент. В. К. Афанасьевой - с. 443-447).

Афанасьева, В.К

См.: раздел «Египетская литература» (глава «Литература Нового царства»).

Афанасьева, В.К . Комментарий // От начала начал… С. 444.

Хотя начатки аккадской литературы, несомненно, восходят уже к рассматриваемому нами сейчас периоду, однако памятников ее до нас от этого времени дошло ничтожно мало; ведущая роль в Месопотамии в течение всего III тысячелетия до н. э. принадлежала литературе шумерской.
Наше первое, хотя и косвенное, знакомство с образцами шумерского искусства слова, по существу, произошло еще при изучении памятников пластики Двуречья, ибо, несомненно, оба вида искусства питались из одного источника - мифологии и фольклора; в основе и традиции литературной, и традиции изобразительной лежит устное словесное творчество. Синкретизм древнего искусства заключается не только в единстве действия, музыки, пения, речитатива; слово и пластика также тесно взаимосвязаны и взаимозависимы. И коль скоро до нас дошли образцы пластического искусства (хотя бы и только официального), мы не можем

Первые деспотии в Двуречье

считать безвозвратно исчезнувшим и словесное искусство. Мы только потеряли ключ, которым открывается волшебный сундучок, но не сам сундучок. Это не значит, что образы пластики являются калькой образов литературных и когда-нибудь дадут нам возможность восстановить и подлинник - древнее устное творчество (этого не сможет сделать и древняя литература). Единственное, на что мы можем надеяться, - это восстановить общие контуры древнего синкретического искусства, которому, впрочем, именно литература нанесла в свое время один из самых тяжелых ударов. Таким ударом явился процесс выделения литературы в самостоятельный вид искусства, когда слово-образ, часто ассоциировавшееся с конкретно-пластическим образом, было заменено образом графически фиксированным, предназначенным для чтения и потому более абстрактным. Этот процесс мы можем считать законченным тогда, когда мы встречаем памятники письменности, предназначенные для чтения только глазами, «про себя» (некоторые формальные критерии могут доставить нам бесспорные тому свидетельства, например акростих, образцы которого относятся, однако, к значительно более позднему времени).
Периоду возникновения письменного искусства только для чтения предшествует длительный переходный период, в котором для читающего все еще доминирует образ пластический, более привычный и знакомый, за которым будет скрываться все тот же устный словесный образ. Какие бы средства для его запоминания и сохранения ни искала и ни находила устная традиция, например постоянный эпитет, образ в устной художественной речи был более зыбким, более разнообразным по своим эмоционально-ассоциативным возможностям, чем образ пластики. Письменность в этот период занимает лишь второстепенное, подчиненное место в наборе художественных средств, являясь на первых порах лишь фиксатором устного слова. Сама фиксация не ставит себе целью более или менее полного воспроизведения всего многообразия устной поэтической речи. И ограниченность пространства для фиксации речи размерами глиняной плитки, и сложность шумерского письма определяют тенденцию упрощения при записи устного творчества, так что письменная фиксация частично играет лишь мнемоническую роль, вызванную необходимостью запоминания, удержания в памяти сценария действа или сказания, рассчитанного на публичное исполнение, а не на роль вполне адекватного воспроизведения живого творчества.
Этот переходный этап в Двуречье и демонстрирует шумерская литература. Хотя письменность и была изобретена исключительно для хозяйственных, практических нужд, первые шаги в направлении создания литературы были сделаны очень рано. С самого начала изобретения письменности начинают появляться и пособия для ее изучения: списки слов для заучивания наизусть, списки имен и т. д. Очень рано выяснилось, что памятники народной мудрости - побасенки, притчи, пословицы, поговорки, шутки, лаконичные и выразительные, - очень удобны для заучивания: тексты из Шуруппака (современная Фара) и материалы недавно найденного и известного пока лишь по предварительным публикациям клинописного архива из некоего шумерского города, лежавшего на месте нынешнего городища Абу-Салабих, датируемые XXVI в. до н. э., содержат среди других записей также образчики народной мудрости - жанра, который в других странах обычно попадал в письменную традицию довольно поздно. Так с момента своего возникновения шумерская школа, сама рожденная письменностью, способствовала развитию этой письменности, а вместе с тем и созданию нового вида искусства - литературы.
Вторая побудительная причина развития литературы оказалась связанной с потребностями культа. Одни из первых нехозяйственных тек
стов - списки богов из архива Фары. Клинописный архив из Абу-Сала- биха также содержит культовые и литературные тексты - гимны и, возможно, песни мифологического содержания. Но тем не менее до начала I тысячелетия до н. э. мы не встречаем полных текстов богослужений, хотя гимнов и очень много. Видимо, все богослужение долгое время было устным и отдельные произведения, создававшиеся для культа писцами и в письменном виде, заучивались наизусть и включались в храмовую службу как второстепенные элементы. И еще очень долго, несмотря на развитие письменности и школы, в обыденной жизни преобладало устное словесное творчество: большая часть записей литературных текстов происходит из периода династии Иссина и позднейшего старовавилонского, т. е. относится к тому времени, когда шумерский язык практически уже вымер и его в народе не знали. Даже от времени III династии Ура число дошедших записанных произведений невелико.
Записи начала II тысячелетия до н. э. принято называть копиями более ранних письменных памятников, но вполне возможно, что во многих случаях «оригиналов», с которых эти «копии» были списаны, никогда в действительности и не существовало. Так или иначе, сам характер языка показывает, что тексты подвергались значительной обработке во время записи. Таким образом, шумерская словесность дошла до нас, как правило, в очень поздних литературных записях, и, конечно, в эти записи попала лишь небольшая часть произведений устного творчества.
Всего в настоящее время нам известно около 150 памятников шумерской литературы, многие из которых сохранились в виде фрагментов. Среди них - стихотворные записи мифов, эпические сказания, псалмы, свадебно-любовные песни, связанные со «священным браком» обожествленного царя и жрицы-лукур, погребальные плачи, плачи о социальных бедствиях, гимны в честь царей (начиная с III династии Ура), псевдонадписи (нару); широко представлена и дидактика - поучения, назидания, споры-диалоги, сборники басен, анекдотов, поговорок и пословиц.
Такое деление на жанры, конечно, условно, мы не всегда можем определить, к какому жанру следует отнести тот или иной памятник, а в одном и том же произведении, с нашей точки зрения, можно найти черты нескольких жанров в современном понимании. Так, понятие лирики в древней литературе очень условно, ибо по большей части это лирика культовая. Точно так же почти невозможно провести деление между литературой светской и культовой, ибо не было деления на литературу, предназначенную для чтения ради собственного удовольствия и назидания, и на литературу, предназначенную для обрядовых целей. Чтение эпоса или дидактического спора, несомненно, было рассчитано на публичное исполнение, быть может, в школе, а то и на пиру или в собрании, быть может, в храме, но лишь в первом случае произведение читалось по записи, в остальных - наизусть, хотя, вполне вероятно, и после предварительного ознакомления с записью. Плачи о социальных бедствиях, так широко распространенные в шумерской литературе, включают в себя и лирические моменты, и зачатки хроники, а иногда и эпос. К тому же в большинстве случаев, если не всегда, они составляли часть богослужения. К какому жанру их следует отнести?
Сами шумеры имели собственный принцип подразделения текстов, которые они относили к произведениям литературы, но принцип этот для нас не всегда ясен. До нас дошли тексты, представляющие собой описи литературных памятников; мы, опять-таки условно, называем их «каталогами», хотя они входят в общую категорию терминологических перечней, заучивавшихся наизусть ов школе. Самый древний известный нам «литературный каталог» датируется лишь временем III династии Ура, самый поздний - серединой I тысячелетия до н. э. По существу,
это списки текстов, входивших в школьный литературный канон, точнее, перечни первых строк произведений, ибо первая строка служила названием сочинения. Такие списки-«каталоги» сохранили для нас названия 87 литературных памятников, из которых дошла примерно треть - 32 произведения (другие дошедшие до нас памятники - главным образом гимны царям и т. п. - в известные нам «каталоги» не попали). Любопытно, что для многих из этих произведений указаны авторы, правда большей частью легендарные: сочинение некоторых приписано богам и другим мифическим персонажам. Но встречаются и имена, которые с полным основанием можно отнести к каким-то реальным людям, хотя и здесь нет полной гарантии, что это имена подлинных авторов, так как то или иное сочинение часто произвольно приписывалось какому-либо авторитетному мудрецу древности, главе школы или писцового рода. Здесь речь отнюдь не идет о сознательной фальсификации: определенный тип афоризмов, дидактических сочинений, сказаний или песнопений мог приписываться традиции, восходящей к какому-либо мудрецу древности, которого помнили по имени; а то обстоятельство, что записан был не дословно текст в том точно виде, в каком его мог сотворить этот мудрец, не воспринималось как неправильное указание авторства. Лицо, указанное как автор произведения, представлялось ответственным не за всю его словесную ткань, а за его дух и замысел, развивавшиеся сказителями и писцами. Но, конечно, не исключено, что часть имен принадлежит и авторам в нашем, современном смысле слова.
Из всех памятников шумерской литературы наиболее полно представлены гимны. Самые ранние образцы их записи восходят, как уже упоминалось, не позже чем к периоду РД II. Безусловно, гимн-один из наиболее древних способов коллективного обращения к божеству. Запись такого памятника должна была производиться с особой педантичностью и пунктуальностью, ни одного слова нельзя было изменить произвольно, ни один троп гимна не являлся случайным, каждый имел мифологическое содержание. Гимны рассчитаны на чтение вслух отдельным жрецом или хором [†††††††††††††††††††††††††††††], и эмоции, возникавшие при исполнении такого произведения, - это коллективные эмоции. Огромное значение стихотворного слова, вернее, ритмической речи[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡], эмоционально воспринимающейся как магическое воздействие на богов и окружающий мир, выступает в таких произведениях на первый план. Обычно в гимне восхваляют божество и перечисляются деяния, имена и эпитеты бога. Большинство гимнов, которые дошли до нас, сохранились в школьном каноне Ниппура [§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§] и чаще всего посвящены Энлилю, богу-покровителю этого

города, и другим божествам его круга. Но есть и гимны царям и храмам (например, известны два гимна Э-куру - храму Энлиля). Однако царям гимны посвящали лишь в случае их обожествления, а в Шумере обожествлялся не каждый царь.
Богослужебными текстами являются также плачи, широко распространенные в шумерской литературе, особенно плачи о народных бедствиях. Однако самый древний памятник подобного рода, известный нам, видимо, не богослужебный. Это плач о разрушении Лагаша царем Уммы Лугальзагеси. В нем перечисляются разрушения, произведенные в Лагаше, и проклинаются их виновники. Остальные же дошедшие до нас плачи имели, безусловно, ритуальный характер: плач о гибели Ура, плач

1. гибели Шумера и Аккада, лирико-эпический плач «Проклятие городу Аккаде» (и царю Нарам-Суэну), плач о гибели царя Ибби-Суэна и т. д.

К Ниппурскому канону относятся и девять сказаний о подвигах героев, принадлежащих, согласно «Царскому списку», к полулегендарной

1. династии Урука, - Эн-Меркару, Лугальбанде и Гильгамешу. Ниппур- ский канон, видимо, начал создаваться в период III династии Ура, цари которой были тесно связаны с Уруком: ее основатель возводил свой род к Гильгамешу. Включение в канон урукских легенд произошло скорее всего потому, что Ниппур был культовым центром, всегда связанным с главным городом господствующей в данное время династии. Его канон изучался и в других школах. При III династии Ура и I династии Иссина единообразный Ниппурский канон был введен и в э-дубах других городов державы.

Несмотря на то что все дошедшие до нас героические сказания находятся на стадии сложения их циклов, что обычно характерно для эпоса (группирование героев по месту их рождения - одна из ступеней этой циклизации), они очень разнородны и поэтому с трудом поддаются объединению под общим понятием «эпос».
Сказание о Гильгамеше и Are (или Аке), например, можно назвать дружинно-героической песней. В ней нет или почти нет событий, которые не могли бы иметь места в действительности, нет фантастических сцен и образов. Возможно, это историческая песня-былина. Памятник не мог быть создан ранее XXVII в. до н. э., времени описываемых в нем событий, но вряд ли он возник и намного позднее времени правления I династии Урука, во всяком случае в своей устной форме. Образ главного героя, Гильгамеша, отличается от его образа в других памятниках, посвященных ему же: в них Гильгамеш наделен волшебно-сказочными чертами, здесь же перед нами могучий вождь, победитель вражеского войска. Текст, как уже упоминалось выше (с. 168), рассказывает о борьбе правителя Урука Гильгамеша с правителем Киша Агой и начинается словами:
Послы Аки, сына Эн-Менбарагесй,
Из Киша в Урук к Гильгамешу явились.
Гильгамеш перед старцами своего города Держит речь, говорит слово...
Послы требуют, чтобы урукиты участвовали в постройке ирригационных сооружений, затеянных Кишем, угрожая в противном случае войной; ради блага города Гильгамеш предпочитает войну; однако старейшины придерживаются иного мнения. Гильгамеш собирает народное собрание - воинов-гурушей [******************************], и те согласны воевать. Воины выбирают Гильгамеша
лугалем (военным авождем), восклицая хором: «Ты лугаль, герой!» Ага осаждает Урук, и Гильгамеш отправляет к нему посла (непонятно зачем- может быть, парламентером?). Весь текст почти целиком построен на диалогах; прямая речь занимает около 60 строк текста из 150. Поэтому развитие действия для нас не совсем понятно, оно не всегда кажется оправданным содержанием предшествующего диалога (возможно, что те, перед кем это произведение исполнялось, были хорошо осведомлены о событиях и не нуждались в комментариях и объяснениях; возможно также, что часть действия разыгрывалась в мимической форме). Кульминационный момент - появление Гильгамеша на городской стене, ужас и смятение врагов при виде его и победа над войсками Аги. В заключение звучит хор воинов, возносящий хвалу У руку и Гильгамешу.
Более всего этот текст напоминает песни скальдов, которые складывались и исполнялись певцами в присутствии вождя.
Два текста рассказывают о спорах Эн-Меркара, эна Урука, с эном Аратты, города, расположенного «за семью горами». В обоих текстах важную роль играют сказочные элементы - волшебные загадки и колдовство. Тема состязания и вражды двух городов-государств, однако, могла отражать и, видимо, отражала и реальные события, и, судя по многим другим данным, сказочная Аратта - реальный город, расположенный на Иранском нагорье, с которым у Урука были торговые отношения. Форма споров, в которую облечены эти сказки-поэмы, характерна для шумеро-аккадской литературы развитого периода, так же как усложненный и несколько искусственный язык этого текста, обычный для жанра словопрений. Возможно, эти два памятника - наиболее поздние из известных нам пока так называемых эпических шумерских произведений (см. о споре Эн-Меркара с эном Аратты также выше, с. 169).
Пять сказаний посвящены героям Лугальбанде и Гильгамешу - согласно мифу, сыну Лугальбанды. Во всех них говорится о походах в чужедальные страны, причем в трех случаях рассказывается о походе за деревом (Лугальбанда собирается на плоскогорье Хуррум рубить дерево хашхур - т. е. яблоню, а Гильгамеш в одной песне отправляется за кещ)ом-эрён, а в другой - за деревом хулуппу); один из текстов повествует о сражении с чудовищем (Гильгамеш борется с небесным быком, посланным в Урук богиней Инаной как месть Гильгамешу за отказ разделить ее любовь), а другой - о приключениях, в которых важнейшую роль играет чудовищная птица, орел Анзу [д]: Лугальбанду, изображенного в рассказе не зрелым мужчиной, а ловким и находчивым юношей, бросили больным в горах его спутники. Благодаря своей хитрости и смекалке он добивается милости орла Анзу (он кормит его орленка лакомствами и наряжает его), и Анзу наделяет его за это способностями скорохода. Вернувшись к войску, Лугальбанда оказывается в силах выполнить и другую задачу - отправиться послом к богине Инане.
В сказании о походе Гильгамеша за кедром [††††††††††††††††††††††††††††††] ему тоже приходится бороться с чудовищем - Хувавой, стражем кедрового леса, обладающим семью волшебными и страшными лучами-молниями, власть которых пропадает, если срубить кедры. Гильгамеш отправляется в поход в сопровождении отряда добровольцев-холостяков, и ему, как и Лугальбанде, помогает его родовой бог Уту-Солнце, который снабжает Гильгамеша на
дорогу семью чудесными помощниками - не то живыми существами, не то амулетами-фетишами. В пути, перед тем как достичь своей целиг отряд должен преодолеть семь препятствий - горных перевалов.
Поход является, таким образом, испытанием моральных и физических сил героя, которому помогают или родовой бог, или чудовищная птица, т. е., следуя терминологии В. Я. Проппа, волшебные помощники. Мотивы волшебного помощника, волшебных даров, вручаемых на дорогу, благодарного животного, спасения при помощи «живой воды» хорошо знакомы мировому фольклору и связывают шумерские эпические произведения с мифологической волшебной сказкой. Следовательно, истоки таких сказаний восходят к глубокой древности, к эпохе первобытнообщинного строя. Композиция этих произведений также не производит впечатления эпической в полном смысле слова. В них почти нет развернутого, обстоятельного, образного действия, пет вкуса и внимания к деталям, к «эпическим» подробностям (таким, как тщательное описание вооружения или колесницы героя, например). Действие скорее происходит по принципу «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается», т. е. чаще демонстрируется результат действия, чем само оно.
Конечно, все эти композиции разновременные, одни более совершенны и законченны (как, например, в песне «Лугальбанда и Анзу»), другие - менее. Однако на основании такого материала невозможно составить даже примерное представление о времени их создания; разновременные мотивы могли включаться в них на разных этапах их развития, сказания могли и обрастать ими на протяжении веков. Для нас пока реальны лишь древность мотивов как terminus post quern и поздняя дата их записи как terminus ante quem. Определенно можно сказать одно: перед нами не эпос, а более ранний жанр - форма, из которой эпос впоследствии и разовьется. Поэтому-то герой такого произведения - еще не эпический герой-богатырь, личность монументальная и часто трагическая, а скорее удачливый молодец из волшебной сказки, родственник богов, но не бог, могучий царь с чертами бога.
Очень часто в литературоведении героический эпос (или праэпос) противопоставляется так называемому мифологическому эпосу (в первом действуют люди, во втором - боги). Такое деление вряд ли следует признать логичным, ибо миф - не жанр, но мировоззрение. Особенно же оно неуместно по отношению к шумерской литературе, так как шумерские боги настолько антропоморфизированы, что иногда даже в большей степени кажутся людьми, чем обожествленные герои-цари. Но если говорить о героических деяниях богов, то оказывается, что образ бога- героя менее свойствен шумерской литературе, чем героя-смертного. Пока нам известны только два эпических или праэпических сказания, где героями являются божества: песня о борьбе богини Инаны с олицетворением подземного мира Куром, названным в тексте «гора Эбех», и бога Нинурты со злым демоном Асаком, также обитателем подземного царства, причем Нинурта одновременно выступает и как герой-первопредок: он сооружает плотину-насыпь из груды камней, чтобы отгородить Шумер от вод первозданного океана, которые Асак удерживал и которые разлились в результате его смерти. А воды, уже затопившие поля, Нинурта отводит в Тигр. Затем Нинурта проклинает камни, боровшиеся против него, воздвигает Хурсанг-«Лесистую гору», названную так в честь его матери, благословляет эту гору и делает свою мать ее хозяйкой (Нин- хурсанг дословно и обозначает «Хозяйка лесистой горы») [‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡].

Более распространены в шумерской литературе произведения, посвященные созидательным деяниям божеств, так называемые этиологические, т. е. объясняющие, сказания; одновременно они дают представление и о космогоническом мировоззрении. Правда, собственно произведений, отражающих космогонические шумерские мифы, мы не знаем. Все наши сведения о том, как представляли себе шумеры образование и устройство Вселенной, почерпнуты из зачинов перед сказаниями, возможно являющихся чем-то вроде традиционной запевки: давным-давно случилось то-то и то-то. Так, сказание о Гильгамеше и дереве хулуппу начинается запевкой:
Когда небеса отошли от земли, вот когда,
Когда земля отошла от небес, вот когда,
Когда семя человечества зародилось, вот когда,
Когда Ан забрал себе небо, вот когда,
Когда Энлиль забрал себе землю, вот когда,
Когда Эрешкигаль подарили Куру, «Большой Земле»,
вот когда...
Запевка перед другим сказанием (о создании мотыги) говорит, кто именно из богов разделил небеса и землю: это был бог Энлиль.
Возможно, что более цельных космогонических сказаний в Шумере и не было, хотя трудно предположить, чтобы представления о борьбе титанических сил природы (богов и титанов, старших и младших богов и т. д.) так и не нашли отражения в шумерской мифографии, тем более что тема умирания и воскрешения природы (с уходом божества в подземное царство) в ней разработана подробно.
Олицетворением умирающих и воскресающих сил природы в шумерских мифах являются Инана, богиня любви, плодородия и распри, ее
супруг, пастуший бог Думузи, а также верховный бог Энлиль в песне,
посвященной его женитьбе на Нинлиль и рождению его первенца - ур- ского лунного бога Нанны.
Сказания о нисхождении в подземное царство богини Инаны, как и о странствиях Энлиля в преисподней, в отличие от более поздних вавилонских произведений как будто бы прямо не связывают события, происшедшие с главными героями, с умиранием и воскрешением природы; оба представляют собой драматические, с острым сюжетом поэтические повествования-поэмы (или действа), во многом неясные для нас (слишком мало пояснений), но, безусловно, абсолютно понятные древнему слушателю (а может быть, и зрителю).
Инана собирается в подземное царство и тщательно готовится к путешествию; она знает, что оттуда не вернется. (Зачем она туда отправляется? Почему она догадывается, что ее там ждет? На все эти вопросы ответа текст не дает.) Уходя с земли, Инана покидает сразу девять храмов Шумера, где существует ее культ. В подземном царстве ее божественная сестра, владычица Эрешкигаль, встречает пришедшую весьма злобно, опять-таки без всякой мотивировки:
На нее взглянула - в глазах ее смерть,
Слова изрекла - в словах ее гнев,
Вопль издала - проклятия вопль,
Ту, что вошла, превратила в труп И труп подвесила на крюк...
На помощь Инане приходит Энки, который из грязи, что под ногтями, создает загадочные существа - видимо, шутов или уродцев, дает им «травы жизни и воды жизни» и отправляет в преисподнюю. В подземелье посланцы Энки застают хозяйку подземного мира в муках родов. (Опять-таки почему? Имитирует ли она эти муки, или ее состояние лишь
сравнивается с родовыми муками? Быть может, ей не удается разродиться, оттого что мертва Инана - богиня всеобщего плодородия?)
Предварительно наученные Энки, его посланцы произносят благо- пожелательные слова (может быть, заклинания?), после чего Эрешки- галь клянется выполнять все их просьбы. Они требуют труп Инаны. Но когда та, оживленная водой и травой жизни, хочет покинуть подземный мир, боги подземного мира Ануны хватают ее со словами:
Кто из спустившихся в мир подземный выходил невредимым из мира подземного?
Если Инана хочет подняться на землю,
За голову голову пусть оставит...
Чтобы получить выкуп за Инану, ее сопровождают на землю злые демоны богини Эрешкигаль - галла. Мужские божества, пары Инаны, в каждом из местных «номовых» храмов, где она почиталась, падают перед нею ниц и оказывают ей почтение. Но пастух Думузи, занявший в ее отсутствие престол своей супруги, перед ней не склонился, и он-то и становится выкупом, «головой» за «голову» Инаны. После долгой погони и многократных превращений Думузи Инана выдает его вместо себя страшным демонам подземного мира.
Идея «за голову - голову» господствует, конечно не выраженная прямо, и в сказании об Энлиле. Бог Энлиль воспылал любовью к юной Нинлиль и овладел ею, за что разгневанные боги изгоняют его в преисподнюю. Но Нинлиль, которая уже носит в своем чреве будущего владыку небес, бога Нанну, решает последовать за своим супругом. И тогда Энлиль, которого мучает мысль, что его первенцу суждена жизнь под землей, совершает, казалось бы, странные поступки: он поочередно принимает вид трех стражей подземного царства - стража ворот, «человека адской реки» и перевозчика, соединяется в обликах этих существ с Нинлиль и зачинает таким образом еще трех богов подземного царства. Что представляют собой эти боги, как не жертву- замену Энлилю, его супруге и его первенцу?
Уход в преисподнюю Инаны, а также Энлиля и Нинлиль мы можем рассматривать как определенную стадию развития представлений об умирающих и воскресающих силах природы. Эта же идея воплощена в образе бога Думузи, второго героя песни о нисхождении Инаны, которому, кроме того, посвящены еще несколько текстов, рассказывающих о его трагической гибели*, а также целый ряд плачей о его безвременной смерти. Из всех божеств, пожалуй, именно Думузи воплощает метафору умирания и воскресання природы наиболее совершенно [§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§]. В песнях о Думузи рассказывается о сватовстве его к Инане и об их юной любви, о вещих снах героя и предчувствиях скорой гибели, об отчаянной попытке с помощью солнечного бога избегнуть ее и о мучительной смерти от рук злобных демонов. У Инаны, которая по отношению к Думузи является носителем злого начала (впрочем, последнее не мешает Инане скорбно оплакивать смерть Думузи), есть двойник-антипод-сестра Думузи, Нгештинана («Виноградная лоза небес»), олицетворение доброго начала, спасительница Думузи и искупительная жертва за него, которая добровольно согласна спуститься в преисподнюю взамен люби- мого брата. Третейское решение богов оказывается вполне традиционным: полгода будет проводить на земле Думузи, полгода - его сестра.

Устройство жизни на земле, установление на ней порядка и благо* денствия - едва ли не любимая тема шумерской литературы: она наполнена рассказами о сотворении божеств, которые должны следить за земным порядком, о распределении божественных обязанностей, об установлении божественной иерархии, о заселении земли живыми существами и даже о создании отдельных земледельческих орудий. Главными действующими богами, творцами (демиургами) обычно выступают Энки и Энлиль. Энлиль, как мы видели, порождает бога Нанну (Луну) и ряд божеств подземного царства. В другом сказании он создает богов Эмеша и Энтена (Лето и Зиму, а точнее, летнее и зимнее скотоводство), которые спускаются на землю, чтобы сделать ее обильной и плодородной. За милостью к Энлилю отправляются с богатыми дарами другие божества, прося его наделить их реки, финиковые рощи, поля плодородием и богатством или же освятить построенное для них святилище. Так же как и Энлиль, благодетельствует человечество и Энки, странствуя по земле и определяя судьбу многих городов и стран: благословляя их, он создает плуг, мотыгу, форму для кирпича, поручает каждую область хозяйства заботам какого-нибудь мелкого божества.
Энки и Энлиль - творцы человечества. О появлении на земле человека сохранились два шумерских мифа. В одном из них создание людей- как бы второстепенный мотив: здесь рассказывается о богине скота Лахар и ее сестре, богине зерна Ашнан, которых сотворили Энки и Энлиль для того, чтобы божества земли и подземного мира Ануны могли бы воспользоваться продуктами земледелия и скотоводства. Но Ануны никак не могут научиться пить молоко и есть хлеб. Тогда-то боги и решают создать человека, который, очевидно, и должен будет приносить Анупам жертвы. Вторая версия содержится в поэме, посвященной исключительно теме создания человека, и выглядит более органичной (хотя и в ней есть искусственные мотивы, например цель, с которой был создан человек: трудиться на богов и кормить их своими жертвами). Согласно этой поэме, в акте творения человека участвуют богиня-мать Дингирмах (или Нинмах) и Энки. Они лепят человека из глины, замешенной на крови какого-то убитого бога, а затем устраивают на радостях пир. Захмелев, они снова пытаются лепить из глины людей и вдохнуть в них жизнь, определив им судьбу, но у них получаются одни уроды и калеки: вторично создать человечество оказывается невозможно.
Как божество-первопредок и носитель культуры выступает в сказаниях и богиня Инана, причем эти ее функции - явно позднего характера. В песне об Инане и ме рассказывается, как богиня, желая облагодетельствовать родной Урук, отправляется в Эреду, к богу Энки, и хитростью заставляет его подарить ей ме- «божественные силы», воплощающие в этой песне достижения цивилизации, которые к тому же представляются, видимо, не только образно, но и вещественно: Инана погружает в свою ладью верховную власть, силу богов, власть «пастыря» (правителя) , жреческие должности, долю священной блудницы ну-гигг разного рода ремесла и т. д.
Многие этиологические сказания составлены в форме споров. Спорят либо представители той или иной области хозяйства, либо сами хозяйственные предметы, пытаясь доказать друг другу свое превосходство. Возможно, что в распространении этого жанра, типичного для многих литератур древнего Востока, большую роль сыграла шумерская школа - э-дуба.
О влиянии шумерской школы на процесс развития и становления литературы уже говорилось. О том же, что представляла собой эта
школа на ранних этапах ее создания, мы знаем очень мало сверх самого факта, что в каком-то виде она существовала (о чем свидетельствует наличие пособий уже с периода ПП И). Видимо, как особое учреждение э-дуба складывается не позже середины III тысячелетия до н. э. Первоначально цели обучения были чисто практическими: школа готовила писцов, землемеров и т. д. По мере развития школы обучение становилось все более универсальным, и в конце III - начале II тысячелетия до н. э. э-дуба превращается в нечто вроде «академического центра» того времени, где преподавали все отрасли знаний, тогда существовавшие, - математику, грамматику, пение, музыку, право - и изучали как учебные пособия перечни правовых, медицинских, зоологических, ботанических терминов, списки литературных произведений и т. д.
Большинство рассмотренных выше текстов сохранилось именно в виде школьных или учительских записей э-дубы. Но есть и особые группы текстов, которые принято специально называть «Текстами э-дубы»: к ним относятся произведения, рассказывающие об устройстве школы и школьной жизни, дидактические сочинения (поучения, нравоучения, наставления), специально адресованные школярам, очень часто составленные в форме диалогов-споров, и, наконец, памятники народной мудрости: афоризмы, пословицы, анекдоты, басни и поговорки. Через э-дубу до нас дошел и единственный пока образец прозаической сказки на шумерском языке.
Фольклорные тексты особенно трудны для понимания, так как они больше, чем другие памятники, используют игру слов, разговорные выражения, опираются на непонятные нам реалии, бытовые подробности. Тем не менее они одновременно и более всего международны и общечеловечны в том плане, в каком общечеловечны юмор, лукавство и меткая наблюдательность. Поэтому оказалось возможным не только перевести многие из этих текстов, но и подобрать к ним параллели из современного фольклора разных народов: «Не отрубай голову тому, у кого она уже отрублена» (ср. «Не бей лежачего» или «Не толки воду в ступе»?); «Не переспав - не забеременеешь; не поев - не разжиреешь» (ср. «Нет дыму без огня»); «В Забаламе потонул паром, а в JIapce подбирают бревна» («Не узнаешь, где найдешь, где потеряешь»); «Мой бык тебе молоко принесет» («Толку, как от козла молока» или «Как же, дожидайся!»); «Слон в осевшей лодке» («Слон в посудной лавке»); «В прошлом году жевал чеснок - в нынешнем дерет горло» («Как аукнется, так и откликнется»).
Через э-дубу дошли до нас и хранящиеся в СССР две погребальные элегии, вложенные в уста человека по имени Лудйнгира, который оплакивает в них смерть своего отца Нанны и жены Навйртум. Тексты эти, безусловно, не подлинные плачи, а литературные произведения. Возможно, они были написаны кем-то из педагогов шумерской школы и использовались в качестве учебных текстов: в Ниппуре была найдена школьная табличка, содержащая двадцатую строку одной из элегий, написанную рукой учителя и переписанную рукой ученика.
Близко к этому жанру примыкает и текст, условно названный «Человек и его личный бог». Он содержит рассказ о некоем смиренном и мудром праведнике, которого внезапно поразил недуг и который обращается к своему личному богу-хранителю с мольбами, с жалобами на слепоту судьбы, подвергающей тяжелым, несправедливым испытаниям такого достойного и ревностного исполнителя ритуалов, каким был он.
Так же как и некоторые богослужебные тексты (гимны, плачи и т. д.), эти памятники с известной осторожностью могут быть причислены к жанрам лирическим. Не без натяжки к этому жанру можно

отнести и несколько так называемых любовных песен, которые в действительности являются ритуальными свадебными песнями, включавшимися в обряд «священного брака» царя III династии Ура со жрицей[*******************************]. Тексты называют имя царя Шу-Суэна, но им мог бы быть и любой другой царь, олицетворявший в обряде бога Думузи. У нас есть основание думать, что существовали и настоящие любовные песни, но, вероятно, только устные.
Даже по такому неполному обзору можно судить о том, насколько богаты и разнообразны памятники шумерской литературы. Этот разнородный и разновременный материал, большая часть которого, как мы видели, была записана только в самом конце III (если не в начале II) тысячелетия до н. э., еще в очень небольшой мере носит следы специальной «литературной» обработки и во многом сохраняет приемы, которые скорее характерны для устного словесного творчества. Основной стилистический прием большинства мифологических и праэпических рассказов - многократные и дословные повторения, например, одних и тех же диалогов между разными персонажами. Причем это не только художественный прием троекратности, также характерный для эпоса и сказки (в шумерских памятниках он может быть увеличен и до девяти; ср. начало песни о нисхождении Иннин в преисподнюю), это еще и средство, способствующее лучшему запоминанию произведения, когда оно произносится вслух, - наследие устной передачи мифа, эпоса, передачи характерных особенностей ритмической, магической речи, по форме напоминающей шаманское камлание. Композиции, составленные в основном из таких монологов и диалоговчповторов, среди которых и без того не развернутое действие почти теряется, кажутся нам сейчас рыхлыми, необработанными, «неотжатыми» (хотя в действительности они могли такими и не быть, могли, например, дополняться мимикой, танцем, действом); рассказ на табличке представляется иной раз просто конспектом рассказа (или действа?), где записи являлись для такого рассказа как бы опорными мнемоническими вехами. Но если это так, то какой смысл имело педантично, до девяти раз выписывать одни п те же фразы? Это кажется особенно нерасчетливым, если учесть специфический характер материала, на котором производилась запись, - тяжелая глина. Как будто бы материал сам должен был навести на мысль о лаконичности и экономности фразы, на стремление к более сжатой композиции (что в конце концов и происходит, но только к Средневавилонскому периоду). Это-то обстоятельство и наводит на мысль, что шумерская литература в какой-то мере не что иное, как письменная запись устной словесности. Не умея, да и не стремясь оторваться от живого слова, она фиксировала его на глине, сохраняя все стилистические приемы и особенности устной поэтической речи.
Мы никогда не воспринимаем устную словесность - былину, сказку и т. п. (хотя бы и древнюю) - как нечто застывшее, в раз и павсегда найденной обязательной форме; напротив, каждый сказитель может и должен вести сказ по-своему; так и молодая шумерская литература была явлением развивающимся: с одной стороны, на нее влияло живое слово, постоянно находящееся в движении, развитии, но которое она стремилась фиксировать, а с другой - параллельно она искала и постепенно нахо
дила свои собственные пути, которые в конце концов и сделали литературу вполне самостоятельным видом искусства (хотя ж питаемым постоянно живым словом).
У нас нет заведомо разновременных памятников одного и того же жанра на шумерском языке, по которым мы могли бы проследить ход и направление эволюции литературы. Тем не менее один жанр, который сами шумеры к литературе не относили и который не имел поначалу к ней прямого отношения, мы можем рассмотреть в развитии, что поможет разобраться и в стилистической эволюции, и собственно литературных жанров.
Царские надписи - жанр, самим существованием обязанный возникновению письменности, что и позволяет нам проследить его эволюцию с момента возникновения от самой колыбели. Они появляются в Шумере во второй четверти III тысячелетия до н. э. (РД II), незадолго до так называемой I династии Ура. Первые надписи связаны со строительством храмов и каналов и обычно представляют собой одну фразу: «такому-то богу такой-то такое-то сооружение построил» (или «такой-то предмет посвятил»). Размеры надписи со временем увеличиваются: перечисляется несколько сооружений, потом начинают упоминаться войны, и формуляр надписи несколько меняется: «когда такой-то разгромил то-то, то такое-то сооружение он построил». Постепенно надписи становятся еще пространнее: в «Стеле коршунов» Эанатума лагашского уже содержится описание битвы, а надпись одного из его ближайших преемников, Энметены, дает краткую историю взаимоотношений между Лагашем и Уммой; в ней рассказывается о войнах и договорах между этими городами. В надписи Уруинимгины излагается его строительная и законодательная деятельность. Из царских надписей, так же как из Omina, царских списков и списков «датировочных формул», впоследствии разовьется жанр исторической хроники, но пока это не художественное произведение, а только сухое и сжатое перечисление фактов.
Но вот перед нами надпись Гудеи, лагашского правителя послеак- кадского времени (XXII в. до н. э.). Она также рассказывает о постройке храма. Но это уже совсем иная надпись, и дело тут совсем не в личности или особых вкусах правителя, а в элементах возникновения определен- ного жанра. Надпись начинается с поэтического и образного описания сна Гудеи [†††††††††††††††††††††††††††††††]. Во сне Гудее являются прекрасные загадочные образы, и он получает приказ совершить нечто, но до конца смысла сна он не понимает. Тогда мать правителя вызывается истолковать этот сон (здесь мать - образ поэтически-мифологический: Гудеа был, видимо, отпрыском «священного брака», но под матерью в тексте имеется в виду сама богиня Нгатумду, а не ее жрица-заместительница). Оказывается, что во сне Гудее явились боги во главе с Нин-Нгирсу, божественным покровителем Лагаша, которые дали Гудее приказание построить храм этого бога. Затем описываются подготовка и ход строительства, восхваляются красота и убранство возведенного правителем здания, разнообразие и ценность материалов, привезенных из дальних стран для постройки. Текст записан в ритмической форме, изобилует образными сравнениями, живыми диалогами. Таким образом, проследив эволюцию стиля царских надписей с момента их возникновения, мы обнаруживаем подлинно литературное произведение.
Конечно, мы не можем, да и не должны, сравнивать надписи Гудеи с литературными текстами тех жанров, памятники которых мы знаем
столетием-двумя позже, - слишком разные традиции их породили; тем не менее поэтизация хроникального жанра, видимо, одна из вех становления литературы и показатель шедшего процесса ее возникновения как самостоятельного вида искусства[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]
Картину эволюции иного рода представляют нам сказания этиологического характера. Произведения такого рода возникают, когда надо что-то оправдать и доказать. Они всегда продукт спекулятивного мышления, попытка идеологического воздействия (чаще всего какой-то замкнутой группы на более широкие слои населения). В этом смысле шумерские этиологические сказания - не исключение. Мифологические идеи, проводимые в них (генеалогическое упорядочение разных групп богов, создание системы божественной иерархии, установление роли человека по отношению к богам и т. д.), ближе всего идеологии времени III династии Ура - времени канонизации идеологических форм и сложения пантеона. Но все эти произведения не могли создаться на пустом месте, за ними должно было что-то стоять, и этим «что-то» скорее всего были древние сказания о героях-первопредках, «культурных героях», распространенные среди первобытных народов.
Вряд ли сказания о сотворении человека, о подземном царстве, месте мрачном и безрадостном, откуда даже боги не могут вернуться, не заменив себя кем-то другим, были созданы только в конце III тысячелетия до н. э. Они могли быть лишь соответствующим образом «досказаны»; к повествованиям о жизни в подземном царстве добавлено, например, рассуждение о том, что только тот, кто на земле совершает обряды, регулярно приносит жертвы, может добиться более сносной уча- сти, чем тот, кто небрежен к своим богам (ср. рассказ о подземном мире, излагаемый умершим слугой Гильгамеша, Энкиду, своему хозяину в праэпосе «Гильгамеш и дерево хулуппу»); к повествованию о сотворении богами человека из глины добавлено: «чтобы он работал на богов» и т. д. Однако при этом основная идея мифа, заложенная в прежнем содержании сказания и часто противоречащая новой его трактовке, не подвергалась редакции и помогает при разграничении более архаических и более поздних пластов в текстах. Так, в качестве главного божества утверждается владыка Энлиль, покровитель Ниппура, но существует еще один бог-предок, «отец всех богов», Ан-Небо. Как и Энлиль, благодетели человечества - Энки и Инана. Дублирование одним богом деятель- ности других (свидетельство одновременности древних культов) как бы не замечается и механически фиксируется - очевидно, потому, что миф не подлежит оспариванию, так как в нем концентрируется опыт традиционного познания мира. Интересно, какими представляли себе всемогущих богов шумеры. Мир чувств этих богов подчеркнуто низмен и груб. Они не только велики, но и ужасны. Как и боги античности, они наделены всяческими человеческими слабостями. Они создают людей в пьяном виде, из-за одного каприза они способны погубить все живое, они грязны и неопрятны; так, бог Энки из-под ногтя, окрашенного в красный цвет, извлекает глину и создает непонятное, мерзкое существо.
Энки, Энлиль, Инана, подобные богам-первопредкам первобытных народов амбивалентностью своего культа *, так и перешли в литературу. И удивительно не столько то, что они продолжали сохранять земные* человеческие черты, сколько то, что эти черты не были сглажены поздней обработкой. Мало того, даже степень архаичности божества нередко отражается в тексте.

Как будто бы великие боги, Ан, Энлиль, Инана и Энки должны быть примерно равнозначны. Но даже Энлиль при всем его величии (илн благодаря ему) оказывается гораздо менее активно действующим богом, чем Инана и Энки. И уж совсем далек от людей Ан. Он более всех остальных богов приближается к тем небесным богам первобытных народов, которые живут в заоблачных высях, не вмешиваясь в земную жизнь, и к которым люди обращаются за помощью только во времена всенародных бедствий. И эти, по всей видимости, стадиально или по крайней мере типологически разнородные боги были объединены и канонизированы в одновременных текстах. Причина подобных явлений кроется в тех закономерностях развития шумерской литературы, о которой мы сказали: это еще не столько «литература», сколько фиксация устного словесного творчества.
Важно, однако, заметить, что шумерские писцы-«литераторы» не ставили себе задачу фиксировать все устное творчество или все его жанры. Отбор определялся интересами школы и отчасти культа. Но наряду с этой письменной протолитературой продолжалась жизнь устных произведений, оставшихся незафиксированными, быть может гораздо более богатая.