Рассказы детские гаршина маленькие. Потому-то я и знаю всю эту историю” – пишет В.М. Гаршин

Гаршин Всеволод Михайлович

(02.02.1855 - 19.03.1888)

Гаршин Всеволод Михайлович родился в семье офицера – писатель.

Отец - Михаил Егорович Гаршин (1817-1870) был офицер кирасирского полка. Детство будущего писателя прошло в имении «Приятная долина».

В семье Гаршиных жил слуга – старый солдат Жуков, участник многих военных походов. Его рассказы очень любил слушать маленький Всеволод. Под их влиянием ещё в четыре года он неоднократно собирался в «поход», на войну. Он заказывал повару на дорогу пирожки, собирал немного белья, всё увязывал в узелок, надевал его на плечи и являлся прощаться с домашними. Эти сборы не были для мальчика игрой, он тогда искренне верил в возможность немедленно сделаться солдатом.

Когда отец вышел в отставку, он купил дом в степном городке Старобельске. Там и прошло детство будущего писателя.

Когда Всеволоду было пять лет, его мать уехала со старшими братьями в Петербург, а Всеволод остался с отцом…

«Жили мы отцом то в деревне, то в городе, то у одного из моих дядей в Старобельском же уезде, – писал Гаршин в своей автобиографической заметке.

– Никогда, кажется, я не перечитал такой массы книг, как в три года жизни с отцом, от пяти - до восьмилетнего возраста». Сева рано научился читать и на пятом году жизни уже сам читал книги. Спустя много лет Гаршин вспоминал себя маленьким ребёнком, когда жил с отцом, как сидели они вдвоём в долгие зимние вечера, отец – за счётами, Всеволод – за книгой.

Годы, проведённые с отцом, – это не только чтение книг; это и деревенская природа, степное раздолье, птицы и животные. Всеволод целыми днями бродил по окрестностям, собирал грибы, наблюдал за насекомыми, ящерицами, жуками, лягушками, изучал повадки зверей, их жизнь, наблюдал за ними.

С самого раннего детства Всеволод рос очень впечатлительным ребёнком. Поэтому зародившуюся в это время любовь к природе он сохранил на всю жизнь.

Когда ему минуло девять лет, он был привезен матерью в Петербург и определен в первый класс гимназии. Учился он хорошо и оставил приятные воспоминания в своих учителях и воспитателях.

О гимназии у него тоже остались «самые дружелюбные воспоминания» и о своих учителях и воспитателях он вспоминал с благодарностью. Товарищи в нём души не чаяли, и он сохранил с ними добрые отношения на всю жизнь.

В старших классах гимназии Гаршин все более и более уходил в книги. Он учредил даже вместе с несколькими товарищами общество составления библиотеки: на добровольные пожертвования приобретались книги. В тоже время Гаршин начал уже писать, участвуя в гимназических рукописных журналах.

После окончания гимназии Всеволод поступил в Горный институт. Но пора «послужить» всё же пришла, когда в 1877 году началась русско-турецкая война. Всеволод Гаршин пошёл воевать добровольцем. На войне Гаршин был ранен в ногу, его произвели из рядовых солдат в офицеры, а по окончании войны уволили в запас.

Ещё когда Всеволод Гаршин был учеником гимназии, он пробовал писать статьи и стихи в гимназических рукописных журналах. И теперь он решил посвятить себя литературе. Первый же рассказ, который он написал, принёс ему известность, он назывался «Четыре дня» .

В этом произведении ярко выражен протест против войны, против истребления человека человеком. «Поводом к этому послужил действительный случай с одним из солдат нашего полка», – написал в своей автобиографии Всеволод Гаршин. В рассказе говорится о том, как раненый солдат четверо суток лежал на поле боя, мечтая всё же выжить, спасла его лишь случайность».

Этому же мотиву посвящён целый ряд рассказов: «Денщик и офицер», «Аяслярское дело», «Из воспоминаний рядового Иванова» и «Трус» ;

У писателя Всеволода Михайловича Гаршина есть несколько сказок. Всегда немного грустные, они напоминают печальные поэтические истории Андерсена, которого Гаршин считал своим учителем. «Лягушка-путешественница», «Attalea princeps», «То, чего не было», «Сказание о гордом Аггее», «Сказка о жабе и розе». Где тема о зле и несправедливости выражена в грустном юморе.

В 1879 Всеволод Гаршин написал сказку «Attalea princeps» ему было 24 года.

(Расскажет учащийся приложение №1)

Другая сказка Гаршина написана в 27 лет называется «То, чего не было».

(Расскажет учащийся приложение №2)

В 29 лет Всеволод Михайлович пишет сказку «Сказка о жабе и розе» .

(Расскажет учащийся приложение №3)

В 33 года Гаршин пишет сказку «Лягушка-путешественница».

(Расскажет учащийся приложение №4)

Всеволод Гаршин, по воспоминаниям современников, был большим знатоком природы, он очень чутко относился ко всем её красотам, ко всем её проявлениям; любил небо и звёзды, море и степь, зверей и растения. Эта любовь и внимание к природе отразились и в его сказках.

Он писал рассказы, очерки, стихи и сказки

19 марта 1888 года, Гаршин заболел, а 24 марта 1888 года, Всеволод Михайлович Гаршин скончался, не приходя в сознание.

Всеволод Гаршин создал всего лишь один том рассказов.

Его сказки читают, и сегодня хотя минуло сто с лишним лет со дня их написания.

Ещё не одно поколение детей будут радовать сказки Гаршина Всеволода Михайловича.

Приложение №1

Attalea princes – это латинское название прекрасной бразильской пальмы, которая растёт под стеклянной крышей в оранжерее. Пальма мечтает вырваться на волю, «видеть небо и солнце не сквозь эти решётки и стёкла». Но, разрушив крышу оранжереи и вырвавшись на волю, пальма погибает, ведь мир за стеклом холоден и суров, а до весны ещё далеко.

Приложение №2

В сказке "То чего не было" говорится о том, как в один прекрасный день на полянке собралось целое общество господ: лошадь, гусеница, улитка, навозный жук, ящерица, муравей, кузнечик и две мухи. Вся эта компания вежливо, но воодушевлённо спорила о том, что же такое мир и для чего они в нём живут. У каждого из них было своё особое мнение.

Приложение №3

Сказка “О жабе и розе” написана в 1884 году. Всеволод Михайлович был в гостях у своего друга поэта Я.Полонского. Музыку исполнял композитор А.Рубинштейн. Напротив музыканта расположился какой-то крайне неприятный для Гаршина человек. Контраст музыканта творившего прекрасную музыку, и неприятного человека был так велик, что у Гаршина родился образ противостояния розы и жабы.

В ней говорится о том, как злая безобразная жаба хотела проглотить, уничтожить прекрасный цветок. Когда роза расцвела в заброшенном цветнике, поблизости оказалась жаба. Приятный и чарующий аромат розы смутил жабу, и это стало её беспокоить. Не умея выразить восхищение, и не зная, собственно, что это такое-восхищение, жаба говорил предмету своего беспокойства: “Я тебя слопаю!” и пыталась говорить это как можно нежнее. И, разозлившись на прекрасную розу, такую недоступную и непонятную, жаба пыталась атаковать розовый куст, дважды. Даже, невзирая на шипы. Израненная, она ползла все выше и выше, пока сестра мальчика не сорвала розу, и не принесла её в дом.

“Когда роза начала вянуть, её положили в старую толстую книгу и высушили, а потом через много лет подарили мне.

Потому-то я и знаю всю эту историю” – пишет В.М. Гаршин.

Приложение №4

Сказка «Лягушка-путешественница» была известна писателю по сборнику старинных индийских сказок и по басне знаменитого французского баснописца Лафонтена.

Но в этих произведениях вместо лягушки в путешествие отправляется черепаха, вместо уток её несут лебеди и, выпустив прутик, она падает и разбивается насмерть.

В «Лягушке-путешественнице» нет такого жестокого конца, автор был добрее к своей героине, а сказка написана весело и с юмором. Она рассказывает об удивительном происшествии, которое случилось с одной лягушкой. Она изобрела необыкновенный способ передвижения и летела на юг, но не добралась до прекрасного края, потому что была слишком хвастлива. Ей очень хотелось все рассказать, какая она необыкновенно умная. А тот, кто считает себя самым умным, да еще любит об этом всем рассказывать, тот обязательно будет наказан за хвастовство.

Эта поучительная история написана так живо, весело, с юмором, что маленькие слушатели и читатели навсегда запоминают лягушку-хвастунишку.

Attalea princeps

В одном большом городе был ботанический сад, а в этом саду – огромная оранжерея из железа и стекла. Она была очень красива: стройные витые колонны поддерживали всё здание; на них опирались легкие узорчатые арки, переплетенные между собою целой паутиной железных рам, в которые были вставлены стекла. Особенно хороша была оранжерея, когда солнце заходило и освещало ее красным светом. Тогда она вся горела, красные отблески играли и переливались, точно в огромном, мелко отшлифованном драгоценном камне.

Сквозь толстые прозрачные стекла виднелись заключенные растения. Несмотря на величину оранжереи, им было в ней тесно. Корни переплелись между собою и отнимали друг у друга влагу и пищу. Ветви дерев мешались с огромными листьями пальм, гнули и ломали их и сами, налегая на железные рамы, гнулись и ломались. Садовники постоянно обрезали ветви, подвязывали проволоками листья, чтобы они не могли расти, куда хотят, но это плохо помогало. Для растений нужен был широкий простор, родной край и свобода. Они были уроженцы жарких стран, нежные, роскошные создания; они помнили свою родину и тосковали о ней. Как ни прозрачна стеклянная крыша, но она не ясное небо. Иногда, зимой, стекла обмерзали; тогда в оранжерее становилось совсем темно. Гудел ветер, бил в рамы и заставлял их дрожать. Крыша покрывалась наметенным снегом. Растения стояли и слушали вой ветра и вспоминали иной ветер, теплый, влажный, дававший им жизнь и здоровье. И им хотелось вновь почувствовать его веянье, хотелось, чтобы он покачал их ветвями, поиграл их листьями. Но в оранжерее воздух был неподвижен; разве только иногда зимняя буря выбивала стекло, и резкая, холодная струя, полная инея, влетала под свод. Куда попадала эта струя, там листья бледнели, съеживались и увядали.

Но стекла вставляли очень скоро. Ботаническим садом управлял отличный ученый директор и не допускал никакого беспорядка, несмотря на то что большую часть своего времени проводил в занятиях с микроскопом в особой стеклянной будочке, устроенной в главной оранжерее.

Была между растениями одна пальма, выше всех и красивее всех. Директор, сидевший в будочке, называл ее по-латыни Attalea! Но это имя не было ее родным именем: его придумали ботаники. Родного имени ботаники не знали, и оно не было написано сажей на белой дощечке, прибитой к стволу пальмы. Раз пришел в ботанический сад приезжий из той жаркой страны, где выросла пальма; когда он увидел ее, то улыбнулся, потому что она напомнила ему родину.

– А! – сказал он. – Я знаю это дерево. – И он назвал его родным именем.

– Извините, – крикнул ему из своей будочки директор, в это время внимательно разрезывавший бритвою какой-то стебелек, – вы ошибаетесь. Такого дерева, какое вы изволили сказать, не существует. Это – Attalea princeps, родом из Бразилии.

– О да, – сказал бразильянец, – я вполне верю вам, что ботаники называют ее – Attalea, но у нее есть и родное, настоящее имя.

– Настоящее имя есть то, которое дается наукой, – сухо сказал ботаник и запер дверь будочки, чтобы ему не мешали люди, не понимавшие даже того, что уж если что-нибудь сказал человек науки, так нужно молчать и слушаться.

А бразильянец долго стоял и смотрел на дерево, и ему становилось всё грустнее и грустнее. Вспомнил он свою родину, ее солнце и небо, ее роскошные леса с чудными зверями и птицами, ее пустыни, ее чудные южные ночи. И вспомнил еще, что нигде не бывал он счастлив, кроме родного края, а он объехал весь свет. Он коснулся рукою пальмы, как будто бы прощаясь с нею, и ушел из сада, а на другой день уже ехал на пароходе домой.

А пальма осталась. Ей теперь стало еще тяжелее, хотя и до этого случая было очень тяжело. Она была совсем одна. На пять сажен возвышалась она над верхушками всех других растений, и эти другие растения не любили ее, завидовали ей и считали гордою. Этот рост доставлял ей только одно горе; кроме того, что все были вместе, а она была одна, она лучше всех помнила свое родное небо и больше всех тосковала о нем, потому что ближе всех была к тому, что заменяло им его: к гадкой стеклянной крыше. Сквозь нее ей виднелось иногда что-то голубое: то было небо, хоть и чужое, и бледное, но все-таки настоящее голубое небо. И когда растения болтали между собою, Attalea всегда молчала, тосковала и думала только о том, как хорошо было бы постоять даже и под этим бледненьким небом.

– Скажите, пожалуйста, скоро ли нас будут поливать? – спросила саговая пальма, очень любившая сырость. – Я, право, кажется, засохну сегодня.

– Меня удивляют ваши слова, соседушка, – сказал пузатый кактус. – Неужели вам мало того огромного количества воды, которое на вас выливают каждый день? Посмотрите на меня: мне дают очень мало влаги, а я все-таки свеж и сочен.

– Мы не привыкли быть чересчур бережливыми, – отвечала саговая пальма. – Мы не можем расти на такой сухой и дрянной почве, как какие-нибудь кактусы. Мы не привыкли жить как-нибудь. И кроме всего этого, скажу вам еще, что вас не просят делать замечания.

Сказав это, саговая пальма обиделась и замолчала.

– Что касается меня, – вмешалась корица, – то я почти довольна своим положением. Правда, здесь скучновато, но уж я, по крайней мере, уверена, что меня никто не обдерет.

– Но ведь не всех же нас обдирали, – сказал древовидный папоротник. – Конечно, многим может показаться раем и эта тюрьма после жалкого существования, которое они вели на воле.

Тут корица, забыв, что ее обдирали, оскорбилась и начала спорить. Некоторые растения вступились за нее, некоторые за папоротник, и началась горячая перебранка. Если бы они могли двигаться, то непременно бы подрались.

– Зачем вы ссоритесь? – сказала Attalea. – Разве вы поможете себе этим? Вы только увеличиваете свое несчастье злобою и раздражением. Лучше оставьте ваши споры и подумайте о деле. Послушайте меня: растите выше и шире, раскидывайте ветви, напирайте на рамы и стекла, наша оранжерея рассыплется в куски, и мы выйдем на свободу. Если одна какая-нибудь ветка упрется в стекло, то, конечно, ее отрежут, но что сделают с сотней сильных и смелых стволов? Нужно только работать дружнее, и победа за нами.

Сначала никто не возражал пальме: все молчали и не знали, что сказать. Наконец саговая пальма решилась.

– Всё это глупости, – заявила она.

– Глупости! Глупости! – заговорили деревья, и все разом начали доказывать Attalea, что она предлагает ужасный вздор. – Несбыточная мечта! – кричали они.

– Вздор! Нелепость! Рамы прочны, и мы никогда не сломаем их, да если бы и сломали, так что ж такое? Придут люди с ножами и с топорами, отрубят ветви, заделают рамы и всё пойдет по-старому. Только и будет. что отрежут от нас целые куски…

– Ну, как хотите! – отвечала Attalea. – Теперь я знаю, что мне делать. Я оставлю вас в покое: живите, как хотите, ворчите друг на друга, спорьте из-за подачек воды и оставайтесь вечно под стеклянным колпаком. Я и одна найду себе дорогу. Я хочу видеть небо и солнце не сквозь эти решетки и стекла, – и я увижу!

И пальма гордо смотрела зеленой вершиной на лес товарищей, раскинутый под нею. Никто из них не смел ничего сказать ей, только саговая пальма тихо сказала соседке-цикаде:

– Ну, посмотрим, посмотрим, как тебе отрежут твою большую башку, чтобы ты не очень зазнавалась, гордячка!

Остальные хоть и молчали, но все-таки сердились на Attalea за ее гордые слова. Только одна маленькая травка не сердилась на пальму и не обиделась ее речами. Это была самая жалкая и презренная травка из всех растений оранжереи: рыхлая, бледненькая, ползучая, с вялыми толстенькими листьями. В ней не было ничего замечательного, и она употреблялась в оранжерее только для того, чтобы закрывать голую землю. Она обвивала собою подножие большой пальмы, слушала ее, и ей казалось, что Attalea права. Она не знала южной природы, но тоже любила воздух и свободу. Оранжерея и для нее была тюрьмой. «Если я, ничтожная, вялая травка, так страдаю без своего серенького неба, без бледного солнца и холодного дождя, то что должно испытывать в неволе это прекрасное и могучее дерево! – так думала она и нежно обвивалась около пальмы и ласкалась к ней. – Зачем я не большое дерево? Я послушалась бы совета. Мы росли бы вместе и вместе вышли бы на свободу. Тогда и остальные увидели бы, что Attalea права».

Но она была не большое дерево, а только маленькая и вялая травка. Она могла только еще нежнее обвиться около ствола Attalea и прошептать ей свою любовь и желание счастья в попытке.

– Конечно, у нас вовсе не так тепло, небо не так чисто, дожди не так роскошны, как в вашей стране, но все-таки и у нас есть и небо, и солнце, и ветер. У нас нет таких пышных растений, как вы и ваши товарищи, с такими огромными листьями и прекрасными цветами, но и у нас растут очень хорошие деревья: сосны, ели и березы. Я – маленькая травка и никогда не доберусь до свободы, но ведь вы так велики и сильны! Ваш ствол тверд, и вам уже недолго осталось расти до стеклянной крыши. Вы пробьете ее и выйдете на божий свет. Тогда вы расскажете мне, всё ли там так же прекрасно, как было. Я буду довольна и этим.

– Отчего же, маленькая травка, ты не хочешь выйти вместе со мною? Мой ствол тверд и крепок: опирайся на него, ползи по мне. Мне ничего не значит снести тебя.

– Нет уж, куда мне! Посмотрите, какая я вялая и слабая: я не могу приподнять даже одной своей веточки. Нет, я вам не товарищ. Растите, будьте счастливы. Только прошу вас, когда выйдете на свободу, вспоминайте иногда своего маленького друга!

Тогда пальма принялась расти. И прежде посетители оранжереи удивлялись ее огромному росту, а она становилась с каждым месяцем выше и выше. Директор ботанического сада приписывал такой быстрый рост хорошему уходу и гордился знанием, с каким он устроил оранжерею и вел свое дело.

– Да-с, взгляните-ка на Attalea princeps, – говорил он. – Такие рослые экземпляры редко встречаются и в Бразилии. Мы приложили всё наше знание, чтобы растения развивались в теплице совершенно так же свободно, как и на воле, и, мне кажется, достигли некоторого успеха.

При этом он с довольным видом похлопывал твердое дерево своею тростью, и удары звонко раздавались по оранжерее. Листья пальмы вздрагивали от этих ударов. О, если бы она могла стонать, какой вопль гнева услышал бы директор!

«Он воображает, что я расту для его удовольствия, – думала Attalea. – Пусть воображает!..»

И она росла, тратя все соки только на то, чтобы вытянуться, и лишая их свои корни и листья. Иногда ей казалось, что расстояние до свода не уменьшается. Тогда она напрягала все силы. Рамы становились всё ближе и ближе, и наконец молодой лист коснулся холодного стекла и железа.

– Смотрите, смотрите, – заговорили растения, – куда она забралась! Неужели решится?

– Как она страшно выросла, – сказал древовидный папоротник.

– Что ж, что выросла! Эка невидаль! Вот если б она сумела растолстеть так, как я! – сказала толстая цикада, со стволом, похожим на бочку. – И чего тянется? Всё равно ничего не сделает. Решетки прочны, и стекла толсты.

Всеволод Михайлович Гаршин; Российская империя, Екатеринославская губерния, Бахмутский уезде; 14.02.1855-24.03.1888

Всеволод Гаршин оставил заметный след в русской литературе, как мастер психологического рассказа. Первый детский фильм с СССР был снят по мотивам рассказа Гаршина «Сигнал». Также несколько раз была экранизирована сказка Гаршина «Лягушка — путешественница».

Биография Гаршина

Писатель появился на свет 14 февраля 1855 года в уезде Екатеринославской губернии, третьим ребенком в семье. Отец Всеволода был военным, а мать домохозяйкой, хотя она была очень образованной женщиной. Воспитание матери сильно повлияло на становление личности будущего писателя, заложило любовь к литературе. Когда писателю было три года, его отец купил дом в Харьковской губернии, куда в скором времени переехала все семья. Гаршин сказки читать полюбил еще во младенчестве, ведь читать он научился всего в четыре года. Его учителем был П. Завадский, с которым в январе 1860 года сбежала мать писателя. Михаил Гаршин обратился в полицию, и беглецов поймали. Впоследствии Завадский оказался известным революционным деятелем. Затем мать Гаршина уехала в Петербург, чтобы иметь возможность навещать возлюбленного. Эта семейная драма оказала большое влияние на маленького Всеволода, мальчик стал нервным и тревожным. Он жил с отцом, и семья часто переезжала.

В 1864, когда Гаршину исполнилось девять, мать забрала его к себе в Петербург и отдала учиться в гимназию. Писатель с теплотой вспоминал годы, проведенные в гимназии. Из-за плохой успеваемости и частых болезней он вместо положенных семи лет, учился десять. Всеволода интересовала только литература и естественные науки, а математику он не любил. В гимназии он принимал участие в литературном кружке, где Гаршина рассказы пользовались популярностью.

В 1874 году Гаршин стал студентом Горного института, через некоторое время в газете «Молва» был напечатан его первый сатирический очерк. Когда писатель был на третьем курсе, Турция объявила войну России, и в тот же день Гаршин отправился на войну добровольцем. Он считал безнравственным отсиживаться в тылу, пока русские военные гибли на поле боя. В одном из первых сражений Всеволод был ранен в ногу, в дальнейших военных действиях автор не принимал участия. Вернувшись в Петербург, писатель с головой погрузился в литературу, произведения Гаршина достаточно быстро набирали популярность. Война сильно повлияла на мироощущение и творчество писателя. В его рассказах часто поднимается тема войны, персонажи наделены крайне противоречивыми чувствами, сюжеты полны драматизма. Первый рассказ о войне «Четыре дня» наполнен личными впечатлениями писателя. Например, сборник «Рассказы», вызвал большое количество споров и неодобрения. Также Гаршин писал детские рассказы и сказки. Почти все сказки Гаршина полны тоски и трагизма, за что автора много раз упрекали критики.

После казни Молодецкого, который совершил покушение на графа Лорис-Меликова в феврале 1880 года, подростковый психический недуг писателя обострился, из-за этого Гаршину пришлось провести полтора года в харьковской психиатрической лечебнице. В 1882 году по приглашению Всеволод работал и жил Спасском-Лутовинове, а также трудился в издательстве «Посредник» и считал этот период жизни самым счастливым. Были выпущены сборники, в которые входили новеллы, очерки и краткие сказки Гаршина. В это время он пишет рассказ «Красный цветок», на который помимо литературных критиков, обратил внимание известный врач-психиатр Сикорский. В рассказе, по мнению врача, сделано правдивое описание душевного расстройства в художественной форме. Гаршин в скором времени вернулся в Петербург, где в 1883 году женился на Н. Золотиловой. В это время писатель писал мало, но все произведения издавались и были очень популярны.

Желая иметь дополнительный нелитературный заработок, автор устроился секретарем в канцелярии Съезда железных дорог. В конце 1880-х в семье Всеволода начались ссоры, и писатель неожиданно решил уехать на Кавказ. Но его поездка не состоялась. Биография Гаршина трагична, 19 марта в 1888 году известный русский прозаик Всеволод Гаршин покончил жизнь самоубийством, бросившись в пролет лестницы. После падения автор впал в кому и спустя 5 дней скончался.

В книгу вошли рассказы известного русского писателя-гуманиста, такие, как "Четыре дня", "Красный цветок", "Трус", и другие. Все эти произведения проникнуты любовью к людям, в них автор решает проблемы смысла и ценности человеческой жизни.

Всеволод Михайлович Гаршин
Рассказы

Жизнь Всеволода Гаршина (в сокращении)
(1855–1888)

Земной путь Всеволода Михайловича Гаршина был короток; невелико по объему и его творческое наследие. Первый гаршинский рассказ – "Четыре дня", сразу принесший автору известность, был написан и опубликован, когда Всеволоду Гаршину исполнилось двадцать два года, – по тем временам не так уж мало для начинающего литератора.

Все, кто хоть как-то соприкасался в жизни со Всеволодом Михайловичем Гаршиным, неизменно отмечали его необычайные духовные качества.

Его разносторонняя, впечатлительная, богато одаренная натура была крайне чутка ко всему доброму и хорошему в мире; все источники радости и наслаждения в человеческой жизни были ему доступны и понятны. Страстный ценитель искусств, он всей душой любил поэзию, живопись и музыку, никогда не уставал ими наслаждаться. Знаток и любитель природы, он чрезвычайно чутко относился ко всем ее красотам, ко всем ее проявлениям <…>. Он любил людей, был общительного характера, и человеческое общество ему, доброму, скромному и в высшей степени терпимому человеку, всегда было приятно, всегда доставляло удовольствие .

Всеволод Михайлович Гаршин родился 2 февраля 1855 года, в последние недели царствования Николая I, в семье кавалерийского офицера Михаила Егоровича Гаршина и его жены, урожденной Акимовой, в имении Приятная Долина Бахмутского уезда Екатеринославской губернии. Всеволод был третьим сыном. В 1858 году отец Всеволода Гаршина получил наследство, вышел в отставку, и жить стали в Старобельске. Наследственность у Всеволода была тяжелая – как со стороны отца, по воспоминаниям, человека хорошего, доброго, но "со странностями", – так, возможно, и матери, обладавшей достаточно тяжелым характером.

В 1863 году родители отпускают восьмилетнего Всеволода в Петербург: нужно было дать ему образование, и в 1864 году мальчик поступает в гимназию (вскоре преобразованную в реальную гимназию, а затем в реальное училище).

Дорога в университет для будущего писателя как для выпускника реального училища была закрыта. Всеволод поступил в Горный институт.

Осень 1874 года – первые месяцы учебы Всеволода в институте – ознаменовалась многочисленными студенческими волнениями. На Всеволода, хотя он и не был в числе "бунтующих", эти события произвели удручающее впечатление.

Но постепенно жизнь вошла в свою колею. Гаршин учится, прирабатывает. Круг интересов студента расширялся. У Гаршина появилось много знакомых, в том числе среди молодых художников, близких передвижникам. Споры об искусстве, понимание Гаршиным задач живописи отразились в его рассказе "Художники". Так же как и художник В. В. Верещагин, творчество которого было почти полностью посвящено войне и который погиб на войне, Всеволод Гаршин воспринял ее как страшное зло: оба эти художника – художник кисти и художник слова – были гуманистами и обличали войну как явление. Тема войны станет едва ли не главной в творчестве Всеволода Гаршина. Три года спустя Гаршину и Верещагину было суждено оказаться на полях сражений одной войны и пролить на них свою кровь. 12 апреля 1877 года был обнародован манифест, и началась шестая по счету русско-турецкая война.

С учебой в Горном институте пришлось покончить, и, как оказалось, навсегда. 4 мая Гаршин вместе со своим другом Василием Афанасьевым уже находился в Кишиневе; в качестве вольноопределяющихся 138-го Болховского полка друзья выступают в долгий, порой невыносимо трудный поход.

Всю дорогу от Кишинева до театра военных действий Гаршин и Афанасьев проделали пешком, наравне с простыми солдатами. И это было совсем немало – обстановка нелегкого пути подробно воспроизведена Гаршиным в рассказе "Из воспоминаний рядового Иванова", написанном пять лет спустя. Великая и благородная цель – освобождение братских народов от чужеземного владычества – придавала Гаршину силы; кроме того, это была первая встреча будущего писателя с настоящей, большой и серьезной, а в чем-то и праздничной, жизнью – отошли в прошлое будничные заботы, душевная смута, казалось таким далеким серое петербургское небо, а рядом шагали, жили люди из совсем другого, почти неизвестного ему мира. Может быть, именно тогда в полной мере осознал Гаршин свое призвание – накапливающиеся впечатления требовали выхода, возникала непреодолимая потребность сказать что-то свое о мире и человеке – такое, что знал и мог сказать людям только он.

Гаршин оказался прав. Именно полученные в походе впечатления дали толчок его творчеству – талант писателя основывался на жизненных наблюдениях и личном опыте; забегая вперед, скажем, что воображение, с помощью которого Гаршин пытался восполнить недостаток знания о предмете, нередко изменяло ему и снижало художественный уровень создаваемого произведения. Поэтому в историю русской литературы писатель вошел прежде всего как автор цикла рассказов о войне и "Красного цветка" – рассказа, также основанного на непосредственном жизненном опыте…

Всеволоду Гаршину не суждено было дослужить до конца войны, пережить зимнюю кампанию 1877/78 года, замерзать на заснеженных перевалах, побывать на Шипке и под Плевной: 11 августа 1877 года, в первом же бою с турками при деревушке Аяслар, Гаршин был ранен в ногу и отправлен в госпиталь, а затем на лечение в Россию.

Последнее десятилетие недолгой жизни Всеволода Гаршина – время его активного писательства. Над первым своим художественным произведением, сразу же принесшим известность и даже прославившим своего автора – рассказом "Четыре дня", – он начал работать еще в госпитале в Беле и закончил его в Харькове, в начале сентября. Как очень часто бывало у Гаршина, в основу рассказа легло действительное событие. Гаршин не просто воссоздал состояние человека, попавшего на войне в трагическую ситуацию, но использовал эту ситуацию, чтобы выразить свои мысли посредством героя произведения – солдата, вместе со всеми и потому бездумно делавшего свое дело и неожиданно оказавшегося в одиночестве перед лицом смерти, получившего для осмысления происходящего те самые четыре дня. Двадцатидвухлетнему писателю удалось художественно отразить драматическую коллизию реальной человеческой жизни: никто не хочет воевать, убивать, и все-таки люди идут на войну и погибают, потому что иначе отчего-то нельзя…

Срок годичного, предоставленного по ранению отпуска истекал, и перед Гаршиным встал вопрос, чему посвятить себя – военной службе (Всеволод Гаршин был представлен к производству в офицеры) или писательству. Чувствует он себя неважно, и, очевидно, тяжелое душевное состояние не дает ему решительно определиться в жизни. Осенью Гаршин подает прошение об отставке и ложится в госпиталь для проведения освидетельствования. Там он заканчивает прекрасный рассказ "Трус".

Итак, рассказ "Трус", опубликованный в марте 1879 года, вновь посвящен теме войны, и вновь писатель поднимает в нем вопросы жизни и смерти. На этот раз он словно ставит эксперимент, стремясь определить цену человеческой жизни, девальвированную массовой гибелью людей. В рассказе повествование раздваивается: где-то идет война, гибнут сотни, тысячи, десятки тысяч людей, и в это время в Петербурге идет борьба за жизнь тяжелобольного человека. Гаршин пытается разобраться в скрытом парадоксе – врачи, друзья Кузьмы тратят столько энергии и душевных сил, чтобы отстоять его у смерти, ему делают операцию за операцией – и в то же время люди идут на войну, на насильственную смерть, и это кажется всем естественным и даже само собой разумеющимся… "…Когда я направил струю воды на обнаженные кровавые места <… >, я думал о других ранах, гораздо более ужасных и качеством, и подавляющим количеством и, сверх того, нанесенных не слепым, бессмысленным случаем, а сознательными действиями людей".

Гаршин по-толстовски необычно и остро ставит проблему, не воспринимавшуюся людьми из-за ее привычности, стремится довести до сознания читателя мысль о том, что тысячи смертей – это не статистика, а тысячи трагедий.