Электронные публикации. Сказание о смутном времени

Литература периода Смуты, с одной стороны, привнесла новые черты в русский литературный процесс и таким образом вполне органично встраивается в начало "переходного" XVII столетия, а с другой стороны – вполне продолжает целым рядом черт существовавшую ранее традицию. Как мы увидим дальше, такими сложными и двойственными были практически все литературные произведения первой половины XVII столетия. Процесс жанровой трансформации древнерусской литературы начинался не извне и не столько был связан с западным влиянием, сколько оказался первоначально исподволь спровоцированным внутренними закономерностями литературного развития.

К новым чертам литературы Смутного времени следует, несомненно, отнести появление виршеписания. Это предшествующие силлабике вирши, в которых пока еще нет упорядоченности ни в количестве слогов, ни в количестве ударений в строке. О том, что это все-таки стихи, можно судить, пожалуй, только по наличию рифмы (практически всегда парной, довольно часто – глагольной). Первоначально такие стихи, получившие название "досиллабических виршей" (от польского wiersz – стих) складывались на Украине. Возможно, один из самых ранних примеров таких стихов – краткие вирши Герасима Смотрицкого, прилагаемые к Острожской Библии, напечатанной Иваном Федоровым в Остроге в 1581 г. Российско-польские контакты в эпоху Смутного времени способствовали чрезвычайно интенсивному проникновению досиллабических виршей из Украины (находившейся в то время под властью Польско-Литовского государства) на Русь. Вирши могли представлять собой самостоятельные произведения, но по большей части входили в состав традиционных прозаических (чаще всего риторических, ораторских или публицистических) произведений.

Д.С. Лихачев отмечал в свое время, что новаторской чертой периода начала XVII столетия следует считать открытие литературой человеческого характера – характера не только общественно значимого, но и обычного человека, рядового, иногда даже заурядного, современника. Еще в XVI в., по мнению исследователя, в исторических произведениях появляются два противостоящих традиции признака: единство точки зрения и единство темы (и то и другое – в отличие от принципов формирования летописных сводов, принципиально писавшихся разными летописцами, продолжавшими труд друг друга). Так появляются тексты, посвященные весьма ограниченному историческому периоду или даже одному лицу.

К традиционным чертам литературы эпохи Смуты следует отнести идейную направленность, тематику, проблематику, жанровые характеристики и большую часть стилистических черт произведений этого времени. Обратимся непосредственно к текстам.

Произведения о Смуте могут быть разделены на две группы. К первой относятся тексты, которые возникли до избрания на престол Михаила Романова. Они представляют собой непосредственный отклик на события. Их основная цель может быть определена как агитационная, в связи с чем сами произведения могут быть включены в группу публицистических. Во вторую группу входят тексты, написанные уже по окончании самого Смутного времени и представляющие собой попытку исторического осмысления происшедшего. И те, и другие апеллируют к древнерусской традиции, но, как правило, к разным ее аспектам.

Осенью 1606 г., когда войска Болотникова подступали к Москве, была сочинена "Повесть о видении некоему мужу духовну", в основу которой положена сюжетная схема видения. Рассказывается о некотором жителе Москвы, который "в тонком сне" увидел, как Богоматерь, Иоанн Предтеча и святые угодники в Успенском соборе Московского Кремля молили Христа пощадить русский православный народ, страдающий от ужасов Смуты. В соответствии с традицией, восходящей к проповедям Серапиона Владимирского, беда Московского государства связывается с тем, что народ закоснел в грехах. Христос, тронутый слезами Богородицы, говорит ей, что необходимым условием прощения русского народа и облегчения его участи является полное и искреннее покаяние. После этого один из святых обращается к сновидцу со словами: "Иди и поведай, угодниче Христов, яже видел еси и слышал". Оставшийся безымянным "муж духовен" рассказал о видении протопопу Благовещенского собора Московского Кремля Терентию, который приказал написать об этом событии повесть и отдал ее патриарху, а также рассказал царю.

Жанр видений был чрезвычайно распространен в это время. Участники видения варьируются: это может быть Богородица, Христос, "пречудная жена" в светлых ризах и с иконой в руках, местные святые покровители (например, устюжанину Григорию Клементьеву являются патроны Устюга Великого Прокопий и Иоанн Устюжские). Точно так же по-разному обозначаются и необходимые для спасения условия: может говориться о необходимости покаяния, поста и молитвы, строительства церкви. В нижегородском предании говорится о том, что в новопостроенной церкви на престоле следует поставить незажженную свечу и положить чистый лист бумаги. Прощение же будет ознаменовано тем, что "свеща возжена будет от огня небесного, и колокола сами воззвонят, а на бумаге будет написано имя, кому владети Российским государством".

Исследователи этой группы произведений неоднократно отмечали присущую им бытовую конкретность. Как и ранее, большую роль играют бытовые детали, с наибольшей вероятностью свидетельствующие о достоверности рассказываемого. Так, в одном из московских видений поименно называются в качестве свидетелей чуда "6 человек сторожей из овошново ряду".

Еще одним популярным в эпоху Смуты жанром были агитационные грамоты и "отписки", соединяющие в себе литературные формы и формы деловой письменности.

Между 1610 и 1612 гг. неизвестным автором была написана "Новая повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском" - своеобразный публицистический манифест, призванный поднять дух народа, пробудить патриотические чувства и вдохновить на борьбу. В тяжелых условиях, когда многие богатые, знатные и властные люди предали Русь и поддерживают поляков, автор обращается ко "всяких чинов людям, которые еще душ своих от Бога не отвратили, и от православной веры не отступили, и в вере заблуждениям не следуют, а держатся благочестия, и врагам своим не предались, и в богоотступную их веру не совратились, но готовы за православную веру стоять до крови". Православная вера и русская Церковь во главе с патриархом Гермогеном для автора – единственный оплот, мощная и непобедимая сила, которую не в состоянии сломить никакое войско. Р. Пиккио писал об образе патриарха Гермогена в "Новой повести…": "Против Польши с ее заносчивым гуманизмом, Польши, несшей литературу, питаемую латинской традицией и уже оплодотворенную встречей с Возрождением, старая Русь выставляет фигуру верховного священнослужителя, уверенная в том, что его святые слова, лишенные светского блеска, но пылающие библейской страстью, сумеют породить в православном народе незатихающее эхо". "Новую повесть…" Пиккио считал памятником, наиболее полно и целостно донесшим до нас духовное состояние русского общества того времени, имевшего твердое намерение противопоставить католическому Западу крепость своей собственной, самобытной и высоко-духовной литературной традиции.

А.С. Демин, занимавшийся образным строем "Новой повести…", отмечал, что ее автор "был склонен оперировать сдвоенными, противоречащими, взаимодополняющими категориями, объединять контрастные черты в облике персонажей". Таков, например, польский король, который, предвкушая полный и окончательный захват России, одновременно демонстрирует и свою радость, и свою злобность. От злобы король дергался, вскакивал, "кипел удами", напоминал "лютаго и свирепаго и неукротимаго жеребца", который храпит, рвется из уздечки и готов всякого сбросить в "неисходный ров". С другой стороны, неоднократно сообщается о признаках сердечной радости (при использовании традиционной формулы "возрадовася в сердцы своем" и ее синонимических вариантов). В результате, как считает А.С. Демин, "высказывания о "кипящих" движениях злобы и сердечных проявлениях радости при сложении семантически не взаимоуничтожались, а создавали некое единое, "среднее" смысловое целое, переходное между двумя крайностями, в рассказе о короле, который в радости не затихает, но и в злобе не устремляется куда-то, а, в результате, от чувств "кипит" на месте, еле сдерживается".

Такую же двойственность А.С. Демин замечает и у других персонажей "Новой повести", и даже у самого ее автора. Говоря о тех, кто теперь служит польскому королю, автор надеется на еще оставшееся в них тайное желание "с нами же за веру стояти". Говоря о врагах, он уповает на то, что хотя бы кто-то из них "мягок и жалостлив сердцем". Наконец, говоря о себе, он честно признается в том, что сам служил полякам и теперь ими "зело пожалован".

В "Новой повести…" используется рифмованная речь, являющаяся одним из способов характеристики персонажей. Так, один из присягнувших польскому королю бояр, казначей Федор Андронов описывается так: "ни от царских родов, ни от боярских чинов, ни от иных избранных ратных голов; сказывают, что от смердовских рабов. Его же, окаянного и треклятого, по его злому делу не дос-тоит его во имя Стратилата (св. Федора Стратилата, небесного покровителя Фе-дора Андронова), но во имя Пилата назвати, или во имя преподобнаго, - но во имя неподобнаго, или во имя страстотерпца, - но во имя землеедца, или во имя святителя, - но во имя мучителя, и гонителя, и разорителя, и губителя веры христианьския"

В 1612 г. создается "Плач о пленении о конечном разорении превысокого и пресветлейшего Московского государства". Текст писался в то время, когда Минин и Пожарский уже собирали земское ополчение, но Москва еще находилась в руках поляков и никто не мог предсказать исход грядущей тяжелой и кровопролитной борьбы (т.е. до осени 1612 г.). И название памятника, и его стилистика возвращает читателя к древнерусской риторической традиции, к "общим местам" агиографической и проповеднической литературы. Традиционную житийную формулу напоминает риторический вопрос, с которого произведение начинается: "С чего начнем оплакивать, увы! такое падение преславной, ясносияющей, превеликой России? Какой источник наполнит пучину слез рыдания нашего и стонов?" "Плач" представляет собой попытку дать подробное изложение событий последних лет, начиная с появления первого самозванца, "предтечи Антихриста", "сына тьмы", а также приглашение задуматься не только о последствиях, но и о причинах Смуты. И здесь опять же, как и древне-русские проповедники эпохи татаро-монгольского нашествия (например, Серапион Владимирский), автор "Плача…" усматривал причины бедствий, обрушившихся на Русскую землю, не только в мощи, коварстве и вероломстве внешних врагов, но и в повреждении нравов русских людей, забывших Бога и погруженным в многочисленные пороки, уподобившихся жителям древних городов Содома и Гоморры: "Правда в человецех оскуде и воцарися неправда… и обнажися злоба, и покрыхомся лжею".
В 10-е годы XVII в. келарем Троице-Сергиева монастыря Авраамием Палицыным было написано "Сказание" - один из самых известных и популярных памятников литературы Смутного времени. Текст "Сказания" несколько раз перерабатывался в период между 1611 и 1620 гг. и в общей сложности насчитывает 77 глав. В центре повествования – знаменитая осада Троице-Сергиева монастыря, рассказ доведен до Деулинского перемирия 1618 г. Историки довольно высоко ставят этот текст за его скрупулезную фактографичность, филологи обращают внимание на особое чутье Палицына к современным ему новаторским тенденциям в литературе (отмечая, в частности, использование в "Сказании" досиллабических виршей).

Пытаясь вскрыть причины Смуты, Авраамий Палицын говорит о всеобщем падении нравов и подчеркивает социальные противоречия предшествующего периода. Упоминается страшный голод, который случился при Борисе Годунове и в результате которого умерло огромное количество народа: потом выяснилось, что амбары богачей ломились от огромного количества скрываемого от людей хлеба. Богатые не пощадили своих людей, поэтому наши враги не пощадили нас.

Еще одна причина Смуты – это, по мысли Палицына, превращение Борисом Годуновым самодержавия в самовластие. Публицист осуждает царский произвол и связанное с ним слепое повиновение монарху его советников, призванных управлять государством. Впрочем, еще более, чем самовластие царя, Палицына страшит самовластие народа.

Одна из важных для Авраамия Палицына проблем связана с темой власти и отношением к новой царской династии. Для современников Смута означала еще и кризис самодержавия, падение законной династии (той самой, идеологическое обоснование владельческих прав которой было закреплено в многочисленных памятниках XVI столетия). Воплощением этого общественного неблагополучия стало событие, до того времени невиданное – появление на престоле "лжецарей", самозванцев. В результате перед публицистами (и перед Авраамием Палицыным, в частности) вставала необходимость примирить принципы наследственной и избирательной монархии и учесть роль народного волеизъявления при избрании претендентов на царство. Палицын пишет о том, что народное единодушие в вопросе выбора царя – неоспоримое свидетельство богоизбранности именно этого претендента, орудие Божественного промысла. Царь Михаил Романов – государь, "Богом дарованный … прежде рождениа его от Бога избранный и из чрева матерняя помазанный". Ему противопоставлен в "Сказании" Василий Шуйский, который воцарился не по Божьей воле, а лишь по "хотению сердец" и именно поэтому не смог получить всенародного признания.

В "Сказании" Авраамия Палицына отчетливо ощущается биографическая, мемуарная составляющая. Как известно, его деятельность не была полностью безупречна, одно время он служил Лжедмитрию II. И вот теперь он стремится обелить свою репутацию, преувеличить собственную значимость, подробно рассказывая о своей поездке в Ипатьевский монастырь под Костромой за Михаилом Романовым, о своем участии в торжественной встрече нового государя у ворот Троице-Сергиева монастыря, о своей деятельности в процессе заключения Деулинского перемирия и о ряде других событий.

В 1616-1619 гг. дьяк Иван Тимофеев создает "Временник", в котором изображает историю России от Ивана Грозного до Михаила Романова. Автор "Временника" - сторонник наследственной монархии, он видит в престолонаследии в пределах одной фамилии порядок, установленный Богом. С точки зрения этого порядка Иван Тимофеев говорит об Иване Грозном – законном наследнике великих князей Русского государства. Этот принцип прерывается после смерти сына Грозного Федора Иоанновича, оставившего царство "бесчадно и ненаследованно". Так прекратился великий род российских самодержцев, восходящий своими корнями к давним временам. И тогда на престоле появились незаконные правители, которых Тимофеев называет "лжецарями", "рабо-царями", "самовенечниками" и т.д. Наряду с такими правителями выделяются те, кто не самовольно захватил власть, а был избраны земским собором, - таков, например, Борис Годунов. Но в данном случае людское волеизъявление не сопровождалось Божественным признанием, поэтому Годунов на престоле оказался не самодержцем, а беззаконным "самовластцем". От всех этих правителей принципиально отличается Михаил Романов, достойный потомок древнего рода, в акте избрания которого воля народа явилась выражением воли Божией.

Д.С. Лихачев отмечал двойственность характеристик, которые получают в сочинении Тимофеева (как и в ряде других произведений Смутного времени) те или иные деятели русской истории. Рядом с риторически украшенной похвалой Ивану Грозному помещен исполненный страстного осуждения рассказ о его "пламенном гневе". Говоря о Борисе Годунове, автор видит свою обязанность в том, чтобы говорить не только о злых, но и о добрых его делах, дабы никто не имел возможности упрекнуть его в пристрастии или односторонности: "И яже злоба о Борисе извещана бе, должно есть и благодеяний его к мирови не утаити". Добро и зло в человеке не заложены изначально и не даны ему в неизменном виде. На одних людей могут влиять другие: так, на Грозного весьма положительно влияла Анастасия Романова, а после ее смерти его характер меняется вовсе не в лучшую сторону. На Бориса Годунова в свою очередь положительно влиял добрый Федор Иоаннович. Наиболее же радикально изменила Годунова, по мнению Тимофеева, неожиданно полученная им власть, на которую он не имел законного права: "По получении же того величеством абия претворся и нестерпим всяко, всем жесток и тяжек обреется".

Исследователи отмечали, что по роду службы Иван Тимофеев имел доступ к архивам, где хранились важнейшие документы, поэтому его "Временник" описывает важные исторические события, более не зафиксированные ни в одном другом источнике. Но наряду с этим Иван Тимофеев выступает не только как историк, но и как мемуарист, записывающий те события, свидетелем которых он сам был. Так, он рассказывает о народном хождении к Новодевичьему монастырю, когда люди просили Бориса Годунова принять царский венец. Во время этого события некий отрок специально забрался под самое окно кельи царицы Ирины и там громко вопил, умоляя ее благословить брата на царство, а сам Борис лицемерно обмотал шею платком, "показуя разумевати, яко бы удавитися понуждаемаго ради хотяше, аще не престанут молящеи".

Еще один источник, который Иван Тимофеев смело и часто использовал, - это, по наблюдениям Д.С. Лихачева, разнообразные слухи, молва, толки и разговоры, которые создают в повествовании полифоническое звучание, эффект множества точек зрения. С наибольшей силой эта черта проявляется, когда автор говорит о разных версиях истолкования событий, связанных со смертью Ивана Грозного.

Еще один историк Смутного времени – Иван Андреевич Хворостинин, происходивший из рода ярославских князей и в юности близкий к Лжедмитрию I, который пожаловал его кравчим. При Шуйском он был отправлен на покаяние в Иосифо-Волоколамский монастырь, потом возвращен в Москву, в начале 1613 г. уже служил воеводой в Мценске, потом – в Новосили, а в 1618 г. – в Переяславле Рязанском. Царь Михаил наградил его за службу и назначил стольником. Обвинение в государственной измене забылось, но вскоре его сменило другое – в вольномыслии и атеизме. В 1623 г. он был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь под надзор "доброго" и "житием крепкого" монаха. Прощение от царя и патриарха Хворостинин получил уже незадолго до смерти, последовавшей в 1625 г.

Желая обелить себя и дать свой взгляд на исторические события начала XVII столетия, Хворостинин, судя по всему незадолго до смерти, написал масштабное произведение "Словеса дней и царей и святителей московских". Как и Авраамий Палицын, Хворостинин уделяет много внимания своей роли в тех или иных событиях: пишет, что он старался обличать суетную гордыню Лжедмитрия и пекся о спасении его души; утверждает, что его ценил и в свое время выделил из других сам патриарх Гермоген и т.д.

Как и Иван Тимофеев, Хворостинин дает сложные, подчас двойственные и контрастные характеристики историческим деятелям той поры. Борис Годунов оказывается одновременно и властолюбивым, и боголюбивым. С одной стороны, он строит храмы, украшает города, укрощает лихоимцев; он "в мудрость житиа мира сего, яко добрый гигант, облечеся и приим славу и честь от царей". С другой стороны, сообщается о том, что он озлобил людей друг на друга, спровоцировал в своих подданных "ненавидение и лесть", восстановил рабов на господ, погубил много благородных людей и вообще "соблазни мир и введе ненависть".

Примерно в это же время создаются две повести, посвященные трагической гибели храброго полководца, особенно проявившего себя в борьбе против Лжедмитрия II, князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. Князь внезапно скончался после пира у князя Боротынского, а причиной смерти в народе считали яд, который якобы дала ему жена князя Дмитрия Ивановича Шуйского Мария. Об этих событиях идет речь в "Повести о смерти и о погребении князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского". К традиционным чертам "Повести…" относится пристальное внимание автора к генеалогии своего героя (Скопин-Шуйский был царского рода, принадлежал к "единой ветви с обладателем вселенной Августом, кесаре Римским" и в числе прямых предков имел "основоположника единой православной веры христианской, князя киевского и всея Руси Владимира"), упоминание о дьявольском наущении как о силе, побуждающей Марию к преступлению, сочетание элементов плача и славы (в данном случае, правда, с существенным преобладанием первого над второй). Оплакивание героя гиперболизируется: "И те же княгины, мати его и жена, пришедшее же в дом свой, и падше на стол свой ниц, плакахуся горце … слезами своими пол уливая, и слезные быстрины, аки речныя струя, на пол со стола пролияшеся".

А.С. Демин обратил внимание на описание внешности смертельно отравленного Михаила. Когда князь после пира вернулся домой, "очи у него ярко возмутилися, а лице у него страшно кровью знаменуется, а власы у него на главе, стоя, колеблются". По мнению исследователя, проявления смертельной болезни в данном случае "больше похожи на гнев: мутные, горящие глаза; налитое кровью лицо; стоящие дыбом волосы". Михаил отравлен лютым злым зельем – в результате лютость и злоба вливаются в Михаила и проявляются в нем.

Наконец, еще один труд эпохи Смутного времени – "Летописная книга", приписываемая одними учеными князю Ивану Михайловичу Катыреву-Ростовскому, а другими – князю Семену Ивановичу Шаховскому. Само название этого произведения, по мнению исследователей, неоспоримо свидетельствует о значимости для автора древнерусской летописной традиции, на которую он старается опираться, хотя и трансформирует отдельные ее элементы. Труд начинается пространным названием, которое одновременно является "анонсом", изложением содержания текста, который будет излагать историю "царствующего града Москвы" от ее начала, о происхождении великих князей московских, "о пресечении корени царского от Августа царя", о правлении Бориса Годунова и о наступлении на Москву еретика Гришки Отрепьева (Лжедмитрия I). Как и в "Сказании" Авраамия Палицына, в "Летописной книге" прозаическое изложение перемежается досиллабическими виршами.

Общей чертой литературы Смутного времени А.С. Демин считал гиперболизированное изображение чувств. Действительно, авторы того времени не скупятся на краски при описании эмоциональных переживаний. Гнев делает человека безумным, заставляет, подобно собаке, лаять на воздух и кидаться нелепыми словами, будто камнями. Горе не только вызывает речные потоки слез, но и побуждает биться головой о землю, царапать ногтями грудь. Страх вонзается прямо в человеческое сердце. Отмечая, что такое преувеличение чувств в целом не характерно для устного народного творчества, А.С. Демин обращал внимание на аналогию этой гиперболизации в песне об убийстве царевича Димитрия:
Не вихрь крутит по долинушке,
Не седой ковыль к земле клонится.
То идет грозный Божий гнев
За православную Русь.

По мнению А.С. Демина, "распространение новой манеры повествования о чувствах во многом было обусловлено сложившейся тяжелой обстановкой, породившей в стране ощущения неуверенности, недоверчивости и страха… Авторы использовали преувеличения, чтобы разоблачать тайное и раскрывать скрытое… Даже в документах упоминания о преувеличенных проявлениях чувств, например, обильных слезах, считались своеобразным доказательством истинности высказываний".

Исследователи литературы Смутного времени обращали внимание также на весьма заметную разношерстность писательского слоя того времени. Здесь и монах, и приказный дьяк, и князья из рода Рюриковичей, хотя и представляющие второстепенные фамилии. Все это свидетельствует о том, что профессиональных писателей еще не было, писательское сословие еще не сложилось и монополии на писательский труд в это время не было, писателем мог стать каждый желающий, руководствующийся теми или иными побуждениями - рассказать о событиях, свидетелем которых он стал; попытаться вскрыть причины событий и дать им оценку; наконец, обелить себя и представить в выгодном свете свою собственную деятельность.

© Все права защищены

Традиции исторической повествовательной литературы XVI века продолжают развиваться в произведениях периода борьбы русского народа с польско-шведской интервенцией и крестьянской войны под руководством Болотникова. Кроме того, литература этого периода отразила рост национального самосознания. Это проявилось в изменении взгляда на исторический процесс: ход истории определяется не божьим изволением, а деятельностью людей. Повести начала XVII века уже говорят о народе, об его участии в борьбе за национальную независимость своей родины, об ответственности «всей земли» за свершившееся. Определяется повышенный интерес к человеческой личности, появляется стремление изобразить внутренние противоречия характера и вскрыть те причины, которыми эти противоречия порождены. Характеры исторических лиц в произведениях начала XVII в. показаны на фоне народных толков о них. Деятельность человека дается в исторической перспективе, и впревые начинает оцениваться в его «социальной функции» (Д.С.Лихачев). Событиями 1604 - 1613 гг. был нанесен сокрушительный удар религиозной идеологии, безраздельному господству церкви во всех сферах жизни: не бог, а человек творит свою судьбу, не божья воля, а деятельность людей определяет исторические судьбы страны. Усиливается роль торгово-ремесленного посадского населения, а это влечет за собой дальнейшую демократизацию литературы. Все это приводит к «обмирщению» культуры и литературы в XVII столетии, т.е. к постепенному освобождению ее от опеки церкви, постепенному вытеснению церковных жанров и появлению новых, чисто светских жанров литературы.

Непосредственным откликом на события начала века явилась «Повесть о преставлении князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского». Своими победами над Лжедмитрием II Скопин-Шуйский стяжал славу талантливого полководца. Его внезапная смерть (апрель 1610 года) породила различные толки о том, что якобы из зависти он был отравлен боярами. Повесть начинается риторическим книжным вступлением, в котором делаются генеалогические выкладки, возводящие род Скопина-Шуйского к Александру Невскому и Августу-кесарю. Центральный эпизод - описание пира-крестин у князя Воротынского. Включая ряд бытовых подробностей, автор обстоятельно рассказывает о том, как герой был отравлен женой своего дяди Дмитрия Шуйского, дочерью Малюты Скуратова. Здесь имеются характерные элементы былинной народной поэтики. Вторая часть, посвященная описанию смерти героя и всенародного горя по поводу его кончины, выполнена в традиционной книжной манере. Повесть имеет ярко выраженную антибоярскую направленность, прославляет Скопина-Шуйского как национального героя, защитника своей родины от врагов-супостатов.

Выдающимся историческим произведением, ярко отразившим события эпохи является «Сказание» келаря Троице-Сергиевского монастыря Авраамия Палицына, написанная в 1609-1620 годах. В «Сказании» повествуется о событиях «смутного времени» с 1584 по 1618 года. «Сказание» состоит из ряда самостоятельных произведений:

• 1. Небольшой исторический очерк, обозревающий события от смерти Грозного до воцарения Шуйского, где Палицын видит причины «смуты» в незаконном похищении царского престола Годуновым и в его политике.
• 2. Подробное описание 16-месячной осады Троице-Сергиевского монастыря войсками Сапеги и Лисовского. Это центральная часть создана Авраамием путем обработки записок участников обороны монастырской крепости.
• 3. Повествование о разорении Москвы поляками, ее освобождении, избрании на престол Михаила Романова и заключении мира с Польшей.

Авраамий старается подчеркнуть заслуги в борьбе с врагами монастыря, он вводит в повествование религиозно-фантастичные картины: чудеса, видения, цель которых доказать, что монастырь находится под покровительством небесных сил. Автор «Сказания» признает решающую роль народа в борьбе с врагами. Он изображает подвиги монастырских слуг, монастырских крестьян и подчеркивает, что монастырь был спасен народом. Большое внимание уделяется изображению поступков, помыслов человека. Автор сделал значительный шаг в деле признания народа активным участником исторических событий.

Существенные изменения претерпевает в XVII веке жанр исторической повести, о чем свидетельствует «Повесть об Азовском осадном сидении данских казаков». А.И.Робинсон считает, что автором повести был казачий есаул Федор Порошин, прибывший вместе с казачьим посольством в Москву в 1641 году с целью убедить царя и правительство принять от казаков крепость Азов «под свою руку», которую казаки захватили в 1637 году у турок и отстояли в 1641 году. Федор Порошин, сам участник событий, правдиво и детально описывает подвиг донских казаков. Повесть написана в форме деловой письменности, но жанру деловой письменности он придал необычайно яркое поэтическое звучание за счет широкого и творческого использования казачьего фольклора, а также правдивого и точного описания самих событий. Герой повести - это не выдающаяся историческая личность, а небольшой коллектив, горстка отважных и мужественных смельчаков-казаков, свершивших героический подвиг. Высокое чувство национального самосознания, чувство патриотизма вдохновляло их на подвиг. Казаки любят свою родину и не могут изменить ей. Поэтому с ядовитой иронией отвечают они турецким послам на предложение сдать им крепость без боя и перейти к султану. Ответ их туркам в известной степени предвосхищает знаменитое письмо запорожцев турецкому султану. Автор гиперболически описывает приход вражеских сил под Азов. Поэтически описано прощание казаков. Прославляя казаков автор не может не отдать дань традиции: победа, достигнутая казаками, объясняется результатом чудесного заступничества небесных сил во главе с Иоанном Предтечей. Но религиозная фантастика служит лишь средством возвеличения патриотического подвига защитников Азова.

В языке повести отсутствует книжная риторика и широко представлены элементы живого разговорного языка. Чувствуется стремление создать образ массы, передать чувства, мысли и настроения этой массы, а также утвердить силы народные, торжествующие над силами «царя турского».

Во второй половине XVII века историческая повесть начинает утрачивать свой историзм, приобретая характер любовно-приключенческой новеллы, которая в свою очередь служит основой для дальнейшего развития авантюрно-приключенческого любовного романа. Внимание авторов переносится на личность человека, на его жизнь, характер. Писателя и читателя все больше интересуют морально-этические и бытовые вопросы. Например, «Повесть о начале Москвы».

О СМЯТЕНИИ И МЕЖДОУСОБИИ И ОТСТУПЛЕНИИ ПСКОВИЧ ОТ МОСКОВСКАГО ГОСУДАРЬСТВА; И КАКО БЫША ПОСЛѢДИ БѢДЬІ И НАПАСТИ НА ГРАД ПСКОВЪ ОТ НАШЕСТВИЯ ПОГАНЫХ И ПЛЕНЕНИЯ, ПОЖАР И ГЛАД; И ОТКУДУ НАЧАША ЗЛАЯ СИЯ БЫТИ И В КОЕ ВРЕМЯ

О СМУТЕ И РАЗДОРАХ И ОТСТУПНИЧЕСТВЕ ПСКОВИЧЕЙ ОТ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА, И КАКИЕ БЫЛИ ПОТОМ В ГРАДЕ ПСКОВЕ БЕДЫ И НАПАСТИ ОТ НАШЕСТВИЯ И ЗАВОЕВАНИЯ ПОГАНЫМИ, ПОЖАР И ГОЛОД; И ОТКУДА ВЗЯЛИСЬ НЕСЧАСТЬЯ ЭТИ И В КАКОЕ ВРЕМЯ

В лѣто 7115-го, егда убиенъ бысть на Москвѣ ложный царь, назвавыйся Дмитрей; молитвами Пречистыя Богородица и великихъ чюдотворцов не попусти Богъ ему разорити християнския вѣры и церкви превратити в латинство, якоже той окаянный умысли; но лѣто едино бысть и вскоре убиенъ бысть. И по том сяде на царство князь Василей Шуйской, и отпусти царицу Маринку, воровскую литовку, с литвою во свою землю, и повелѣ ихъ проводити до границы. И приидоша на Сѣверу, и присташа к ним рустии людие, и засѣдоша грады, и царя собѣ ложнаго устроиша паки. И царь Василей многащи посылая на нихъ рати и сам ходи, но ничто же успѣ; смятоша бо ся людие и прельстишася, грѣхъ ради нашихъ Богу попустившу; приидоша и под самый царствующий градъ и обседоша; и бысть глад велий, ниоткуду же помощи надѣющеся.

В год 7115-й (1606) был убит в Москве лжецарь, назвавший себя Дмитрием; благодаря молитвам Пречистой Богородицы и великих чудотворцев не допустил Бог уничтожения христианской веры и обращения церкви в латинство, как замыслил то окаянный; только одно лето был он царем и вскоре был убит. И после него сел на царство князь Василий Шуйский, и отпустил царицу Маринку, преступную литовку, вместе с литовцами в их землю, и повелел проводить их до границы. И пришли они в Северские земли, и присоединились к ним русские люди, и заняли города, и нашли себе опять лжецаря. И царь Василий много раз посылал на них войска и сам ходил, но безуспешно; взволновались люди и соблазнились <то Бог допустил за грехи наши>; пришли даже к царствующему граду и осадили его; и был голод сильный, и ниоткуда не ждали помощи.

И посла царь племянника своего князя Михаила Скопина в Новъград, и посла и за море наяти нѣмецъ в помощь собѣ противу Литвы. В то же время, месяца августа, явишася во псковских пригородѣхъ смутные грамоты от вора испод Москвы на прелесть малодушным, и возмутишася людие и начаша крестъ ему целовати. В то же время вскоре преставися епископъ Генадей от кручины, слышав таку прелесть. Такоже и во Пскове смятошася людие, слышавше нѣкоего грядуща от ложнаго царя с малою ратию. Воеводы же видевше толико смятение в народе, и много укрепляху их, и не могоща увѣщати. В то же время народи похваташа лутчих людей, гостей, и пометаша я в темницу, воеводы же послаша в Новъгород, дабы прислали рати в помощь во Псковъ. В то же время нѣкто враг креста Христова вложи имъ то слово, что нѣмцы будут во Псковъ; слышали бяху преже, что послал царь по нѣмец, но не бѣ еще пришли из заморья в Новъгородъ. И тогда возопивше нѣцыи мятежницы в народе, яко нѣмцы пришли суть от Иванягорода к мосту на Великой рекѣ. И в той час возмутишася вси и похваташа воевод, всадиша в темницу, а сами послаша по воровского воеводу, по Федку Плещеева, и целоваша крестъ вору ложно, и начаша быти в своей воли, и отложишася от Московского государства ложному царю, и быша в своей воли возбеснѣвше, и лихоимством разгорѣшася на чюжде имѣние.

И послал царь племянника своего, князя Михаила Скопина, в Новгород, и послал его за море нанять немцев на помощь себе в войне с Литвой. В то же время, в августе месяце, в псковских пригородах появились крамольные грамоты от вора из-под Москвы на прелыцение малодушных, и соблазнились люди, и начали ему крест целовать. Тогда же вскоре преставился епископ Геннадий от горя, услышав о таком соблазне. Также и в Пскове взволновались люди, услышав о том, что от лжецаря идет кто-то с небольшим войском. Воеводы же, увидев такое волнение народа, долго успокаивали его, но не смогли остановить. Тогда народ схватил лучших людей, купцов и бросил их в темницу, воеводы же послали в Новгород с просьбой прислать в Псков войско на помощь. В это же время некто враг креста Христова пустил слух, что немцы идут в Псков; и слышали прежде, что послал царь за немцами, но те еще не пришли из-за моря в Новгород. И тогда в народе стали кричать какие-то мятежники, что немцы уже пришли от Ивангорода к мосту на Великой реке. И тотчас все поднялись и схватили воевод, посадили в темницу, а сами послали за воровским воеводой Федькой Плещеевым, и целовали крест вору, и начали жить по своей воле, и отошли от Московского государства, и подчинились лжецарю, и обезумели, живя по своей воле, и в жадности разгорелись страстью к чужому богатству.

Тое же осени приидоша от вора во Псков, якоже от сотоны бѣсове, и его полку мучители, и убийцы, и грабители, повѣдающе малоумным державу его и власть; тии же окаяннии воздаша хвалу прелестней и темней державе его, и начаша хвалитися пред нимъ своим радѣниемъ к вору, како вожделѣша ему покоритися. И навадиша на онѣх боголюбцовъ и страдальцовъ, иже не восхотѣша колѣна поклонити Ваалови, сирѣчь предотечи антихристову, на начальниковъ градских и на нарочитых града мужей, иже бяху в темницу всажени. Иземше же тии злии лютии звѣрие тѣхъ ис темницы, нужною смертию умориша, овых на колие поткоша, инѣмъ главы отсекоша, протчихъ различными муками мучиша, и имѣния их поимаша, болярина же Петра Никитича Шереметева в темницы удавиша. И во владычнѣ дворѣ, и по монастыремъ, и у начальниковъ градскихъ, и у гостей имѣния поимав, сьѣхаша под Москву к своему ложному царю и тамо послѣди от своихъ побиени быша.

В ту же осень пришли от вора в Псков, как от сатаны бесы, из войска его мучители, и убийцы, и грабители, рассказав малоумным о его могуществе и власти; те же окаянные восхвалили преступное и греховное правление его и начали хвалиться перед ним своим усердием к вору, как они жаждали ему покориться. И наговорили на тех боголюбцев и страдальцев, которые не захотели преклонить колени пред Ваалом, то есть предтечей антихриста, — на городских правителей и знатных мужей города, которые были посажены в темницу. И взяли те злые лютые звери их из темницы, насильственной смерти предали, одних на кол посадили, другим головы отсекли, остальных разными муками замучили и имущество их забрали, боярина же Петра Никитича Шереметева в темнице удавили. И на владычном дворе, и в монастырях, и у правителей городских, и у купцов все богатства забрав, уехали под Москву к своему лжецарю и там впоследствии своими же были убиты.

И присла ложный царь во Псков новых воевод своихъ, пана Ондрѣя Тронянова Порѣцкого Бѣлорусца, да пана Побѣдинского Лютора, да диака Крика Тенкина; но тии ничтоже во граде не сотвориша зла, и немного быша, и сьѣхаша.

И прислал лжецарь в Псков новых своих воевод, пана Андрея Тронянова Порецкого Белорусца, и пана Лютора Побединского, да дьяка Крика Тенкина; но те ничего злого в городе не сделали и, недолго побыв, уехали.

И потом приѣха князь Александръ Жировой Засѣкинъ. При семъ учинися гнѣвъ Божий на славный градъ Псковъ в наказание, дабы осталися самоволия своего и междоусобия: месяца майя въ 15 день, въ 6-й час, загорѣся на Полонище ув Успенского монастыря от дворового варения, и сметашася людие и погасиша огнь. Начаша разходитися по домом, и внезапу загорѣся паки невидимо. И в той час бысть буря велия, вѣтръ силенъ от юга, и понесе огнь к площади, и не возмогоша утолити ничемъ, и побѣгоша вси коиджо во свой домъ. И потом загорѣся Печерское подворье, и внезапу загорѣся у преподобнаго Варлама верхъ на Запсковье, и оттуду, возвѣя вѣтръ силенъ сѣверъ, и загорѣся весь градъ и зелейные полаты, и зелием вырвало Кремля города на обѣ стороны. И до ночи весь градъ попали, и много людей камениемъ поби и погорѣ, токмо осташа 2 монастыря — Никола чюдотворец в Пѣскахъ да противъ того за рекою Козьма и Дамиян на Гримячой горѣ; да в соборном храмѣ токмо соблюде Богъ гробницу благовѣрного князя Доманта, а то все погорѣ.

И потом приехал князь Александр Жировой Засекин. При нем разразился гнев Божий на славный град Псков в наказание, чтобы отошли от своеволия своего и раздоров: месяца мая в 15 день, в 6-м часу, загорелось на Полонище у Успенского монастыря, когда готовили пищу во дворе, и сбежались люди, и погасили огонь. Начали расходиться по домам, и вдруг неожиданно загорелось снова. И в этот миг поднялась буря великая, сильный ветер с юга, и понесло огонь к площади, и не смогли его укротить ничем, и побежали все каждый в свой дом. И потом загорелось Печерское подворье, и неожиданно загорелся верх у церкви преподобного Варлаама на Запсковье, и оттуда подул сильный северный ветер, и загорелся весь город и пороховые склады, и порохом взорвало стены Кремля с двух сторон. И до ночи весь город выжгло, и много людей побило камнями и пожгло, осталось только 2 монастыря — Николая чудотворца в Песках, да напротив него, за рекой, Козьмы и Демьяна на Гремячей горе; и в соборном храме сохранил Бог только гробницу благоверного князя Довмонта, а остальное все сгорело.

Псковичи же народъ, чернь и стрельцы, ни тѣм Божиимъ гнѣвом наказашася, начаша чюжая имѣния грабити у нарочитых людей и, диаволом надхнени суще, рекоша сице: «Боляре и гости городъ зажгоша!» И начаша в самой пожар с камением гонити ихъ, они же побѣгоша из града. И наутрия собрався, начаша влачити нарочитых дворян и гостей, мучити и казнити и в темницы сажати неповинных от начальных града и церковнаго чина, глаголюще безумнии, яко: «Вы градъ зажгосте и разористе, царю нашему не радя». А все то окаяннии мятежницы и начальники жидовской сонмицы затѣяша на добрых людей, дабы имѣние ихъ взяти. А буй народ всуе во слѣдъ их бяху послѣдующе, вопиющи и сами, и тогда мнозей крови неповинной во граде лиющися, по вся дни мучаще окаяннии.

Псковский же народ, чернь и стрельцы, не испугавшись того Божиего гнева, начали чужое добро грабить у знатных людей и, дьяволом подстрекаемые, говорили так: «Бояре и купцы город зажгли!» И во время самого пожара начали камнями их выгонять, они же побежали из города. И утром, собравшись, они начали хватать знатных дворян и купцов, мучить и казнить и в темницы сажать неповинных из числа правителей города и людей церковного сана, безумные, говоря: «Вы город зажгли и погубили, нашего царя не желая». А все это окаянные мятежники и главари иудейского сборища затеяли против добрых людей, чтобы богатства их взять. А буйная толпа слепо следовала их примеру и кричала, и тогда много крови неповинной пролилось в городе, целыми днями мучили окаянные.

Слышавши же в Великомъ Новѣграде ратнии попущение Божие на Псков, пожар, атаман Тимофѣй Шаров с казаками прииде вскоре; и не смѣяше изгономъ приступити ко граду. А во граде тогда не бѣ ни наряду, ни зелия, но мало бѣ и оружия ручнаго, но, колие заострив, выходиша из града. И много побиша гражан новгородцы, гнавше и до града, а во град не дерзнуша внити, понеже бѣ град великъ и людей множество, а ихъ тогда не бѣ много, с триста человекъ.

Услышали воины в Великом Новгороде о попущенье Божием на Псков, о пожаре, и вскоре пришел атаман Тимофей Шаров с казаками и не осмелился внезапно напасть на город. А в городе тогда не было ни орудий, ни пороха, да и ручного оружия было мало, но, заострив колья, выходили из города. И много горожан побили новгородцы, преследовали их до города, а в город не дерзнули войти, ибо был город велик и людей в нем множество, а их немного тогда было, человек триста.

Псковичи же, яко вторыи жиды, разъярився, имающе ис темницы добрых людей, злѣ мучаще и глаголюще, яко: «Вы призвасте новгородцовъ на ны». Новгородцы же на Завеличьи посад попалиша и отидоша.

Псковичи же, словно вторые иудеи, разъярившись, вытащили из темницы добрых людей, жестоко их мучили, говоря: «Вы призвали на нас новгородцев». Новгородцы же спалили посад на Завеличье и ушли.

Того же лѣта, месяца августа въ 18 день, враги креста Христова емше ис темницы гостя Алексѣя Семенова, сына Хозю, и много мучиша злѣ и поведоша из града вон на казнь. В той же час нѣцыи христолюбцы, слышавше в рядехъ таково суровство и кровопролитие мятежникъ, вземше оружия своя и рекоша к собе: «Аще не станем на враговъ своих и мучителей ныне, то всѣхъ добрых мужей гражан онѣ погубят». И возопивше, поидоша на них, и разгнавше буихъ от народа, и побиша начальниковъ сонмищю, иных казни предаша, и стрельцовъ из града изгнаша. Егда же услышаша окаяннии тии, иже поведоша на казнь Алексѣя, что восташа на них гражане, в той часъ враг нѣкто стрелец прибѣжа, в самых градных вратехъ отсече неповинную главу праведнаго Алексѣя. А по разгнании враговъ изведоша всѣх, свободиша и воздаша хвалу Богови о сем.

В тот же год, месяца августа в 18-й день, враги креста Христова взяли из темницы купца Алексея Семенова, сына Хозина, и долго мучили жестоко, и повели его из города на казнь. Тогда же некие христолюбцы услышали в торговых рядах о такой свирепости мятежников и кровопролитиях, взяли свое оружие и сказали сами себе: «Если ныне не поднимемся на врагов своих и мучителей, то они всех добрых мужей города погубят». И, вскричав, пошли на них, и разогнали буйную толпу, и побили главарей сборища, иных казнили, а стрельцов выгнали из города. Услышали же те окаянные, которые повели на казнь Алексея, что поднялись против них горожане, и вот прибежал какой-то безбожник стрелец и у самых городских ворот отсек неповинную голову праведного Алексея. А после того как были разогнаны враги, всех освободили и воздали хвалу Богу о том.

И во 118-ом году, в масленые заговена, прислаша из Великого Новаграда двух стрельцовъ з грамоты от царя Василия, чтобы псковичи обратилися паки к Московскому государству, и соединились, и стали бы заедино на воров и на литву. Начальницы же града и нарочитии мужие восхотѣша приклонитися к государству и совокупитися, и хотѣша вскоре крестъ целовати, и вражиимъ навѣтом того часу записи прежней не обрѣтоша в казнѣ, по чему крестъ целовати.

В 118 (1610) году, в масленичное заговенье, были присланы из Великого Новгорода два стрельца с грамотой от царя Василия, чтобы псковичи вновь возвратились под власть Московского государства, и воссоединились, и вместе бы поднялись на смутьянов и на литовцев. Правители города и знатные мужи захотели подчиниться власти и воссоединиться и хотели сразу же крест целовать, но по вражьему навету не нашли в казне прежней записи, по которой крест целовать.

И паки того же часу возгорѣшася злая горши первых: побѣгоша по всему граду мятежницы и развратницы, прежереченнии самоначальницы, кличницы, кровопивцы, мучащии без правды, похичающии чюжая имѣния и не хотящии под властми жити; и ристающе по граду, вопиюще таковым же убо невѣгласом и смердомъ, по крестцом по сонмищем стоящим, яко начальницы града и лутчии людие, дворяне и гости, черньцы и попы, и всѣ бѣлые люди хотят крестъ целовати и мстити свою обиду, еже мы имъ сотворихомъ, и крестъ целовали московскому царю Василию.

И вновь тогда начались несчастья горше первых: побежали по всему городу мятежники и развратители, прежденазванные главари, крикуны, кровопийцы, мучающие беззаконно, расхищающие чужие богатства и не желающие подчиняться властям; и, рыская по городу, они кричали таким же невеждам и смердам, стоящим на перекрестках и площадях, что правители города и лучшие люди, дворяне и купцы, монахи и попы, и все белые люди хотят крест целовать и мстить за свои обиды, которые мы им причинили, и крест целовали московскому царю Василию.

Они же, буий народ, малодушнии и неразумнии, воздвигошася со оружиемъ на своихъ же, и послаша за городъ, за Великую рѣку, в слободу стрелецкую по стрельцовъ, и поидоша к ним в городъ, понеже стрельцы из града изгнани быша по Алексѣеве убиении Хозина за ихъ воровство и во градъ ихъ не пущали до сего времени. Начальницы же града, и гости, и дворяне, и нѣколико от нарочитыхъ людей града, видевше смятение народное и злое их умышление, уже бо вечеру сущу, елицы успѣша на конехъ, инии же пѣши, заплакавше горце, домы и жены и дѣти оставльше, бѣжаша вон из града на Великую рѣку къ Снятой горѣ. Кои же кони имяху, поидоша к Новугороду, а кои пѣшии, тѣ пошли ко Пречистей Богородицы в Печерский монастырь, боящеся прежняго их мучительства и казней злыхъ.

Они же, буйная толпа, малодушные и неразумные, поднялись с оружием на своих же и послали за город, за Великую реку, в слободу стрелецкую за стрельцами; и те пошли к ним в город, ибо после убийства Алексея Хозина стрельцы за их предательство из города были изгнаны, и в город их до сего времени не пускали. Правители же города, и купцы, и дворяне, некоторые из знатных людей города, увидев смятение народа и злые его помыслы, бежали из города с наступлением вечера к Снетной горе по Великой реке, заплакав горько, дома и жен и детей оставив, кто успел, тот на конях, другие же пешими. Те, кто имел коней, пошли к Новгороду, а пешие пошли в Печерский монастырь Пречистой Богородицы, боясь прежних преследований и жестоких казней.

Наутрия же в самый чистый понедельникъ Великого поста, в онже сущии християне предочищахуся от всѣх злых дѣлъ, они же, паче звѣрей суровейши, свирѣпо распыхахуся, яко лвы, собрашася средѣ града и позвониша на виче. Собрася буий народ несмысленний и поселяне, яко скоти безсловеснии, и сами не свѣдуще, чесо ради собрани. Начальницы же сонму рекоша, яко: «Вчера ищущеи тии кровии нашей побежаша; и мы ихъ оставшая совѣтники изберемъ, и в темницу заключим, и испытаемъ о них».

Утром, в чистый понедельник Великого поста, когда все истинные христиане очищаются от всех злых дел, они же, еще более дикие, чем звери, свирепо разъярившись, как львы, собрались в центре города и позвонили на вече. Собрался буйный народ неразумный и крестьяне, как скот бессловесный, сами не зная, чего ради собраны. Главари же сборища сказали: «Ищущие вчера нашей крови сбежали, а мы оставшихся их советников возьмем и посадим в темницу и разузнаем о них».

И поскочиша по домом, ищуще лов обрѣсти и насытитися крови человеческия, якоже и прежнии мучителие, или паче вторыя жиды, ихже преже пророчествуя, рек имъ благовѣрный великий князь Александръ Ярославич Невский по дѣлом ихъ. И елицех обрѣтоша православных неповинных, влечаху их в сонмище, и мучаху ихъ злѣ, и в полаты и погребы пустые пометаша ихъ; елице же из града побѣгоша душею да тѣлом, то жен тѣх меташа в полаты и погребы и, оттуду изимающе, злѣ мучаху и смерти предаваху. И входяще в домы ихъ, ядуще, и пиюще, и веселящеся, и имѣния ихъ собѣ раздѣлиша. Такоже елицы бяху в темницы имуще что, окуповахуся мздою муки ради и смерти; елицы бяху не имуще что дати, тии замучении быша и в темницы помроша, жены же и дѣти осташа скитающеся. Бѣ же всѣхъ страдавших в таковой скорби муж и женъ боле 2 сотъ, дондеже пришолъ ложной царь и воръ Матюшка, свободи ихъ всѣхъ страдавшихъ и в то мѣсто самѣхъ ихъ поточи. По Божию строению все сие такъ бысть, всѣ послѣди возмездие прияша противу своимъ дѣломъ. Но паки напредь возвратимся. Царь же Василей, слышавъ таковое междоусобие во Пскове, смердов самовластие, и хотя пострашити ихъ, дабы обратилися к Московскому государству, присла в Великий Новгородъ князя Владимера Долгорукого, повелѣ ему ити с новгородцы ратию подо Псковъ; и приидоша после Петрова дни.

И помчались по домам, ища добычи и желая насытиться кровью человеческой, подобно прежним мучителям, или еще более того — вторым иудеям, как, предрекая, назвал псковичей за дела их великий князь Александр Ярославич Невский. И кого из неповинных православных нашли, тех потащили на сборище, и жестоко их мучили, и бросили в пустые дома и погреба; кто же душой и телом покинул город, у тех жен кинули в дома и погреба и, выпуская их оттуда, жестоко мучили и смерти предавали. И занимали дома их, ели, пили и веселились, и богатства их между собой делили. И если кто-нибудь из сидящих в темнице имел что-то при себе, то откупался взяткой от мук и смерти; кто же не мог ничего дать, те были замучены и умерли в темницах, а жены их и дети остались бездомными. И было более двухсот мужчин и женщин, страдавших от таких бед, пока пришедший лжецарь и вор Матюшка не освободил всех страдальцев и вместо них не заточил самих <мучителей>. Все это было по Божьему предусмотрению, все потом получили возмездие за свои дела. Но возвратимся к прежнему рассказу. Царь Василий, узнав о таких раздорах в Пскове, самовольстве смердов и желая постращать их, чтобы подчинились они Московскому государству, прислал в Великий Новгород князя Владимира Долгорукого, повелел ему с новгородскими войсками идти под Псков; и пришли они после Петрова дня.

И изыдоша псковичи из града за три поприща противу имъ, к Промѣшицы рѣчки, яко бѣшении буии, яко на борьбу или на кулачной бой, ниже бѣ в нихъ воеводы ни нарядника, но тѣ жъ уставляюще в нихъ полки, иже сонму собиратели, тии же поостряюще народъ, кричаще, и вопиюще, и ничтоже знающе ратного дѣла. И побиша тогда многихъ пскович на Промѣщицы у Спаса, и топташа до самого града.

И вышли псковичи из города навстречу им за три поприща, к речке Промежице, как буйно помешанные, словно на борьбу или на кулачный бой, и не было у них ни воеводы, ни предводителя, и полки их строили те же, кто собирали их на сборище, они и подстрекали народ, крича и вопя и совсем не зная ратного дела. И многих псковичей тогда побили на Промежице у Спаса, и преследовали их до самого города.

Новгородцы же сташа у Николы на Любятове в монастырѣ. И псковичи паче всѣмъ градом изыдоша на нихъ, со щиты рыбницкими на возѣхъ и с полковым нарядом, и поидоша к монастырю святого Николы. Бѣ же новгородскихъ людей всѣхъ немного, яко триста человекъ, послани бѣша для устрашения, дабы паки соединились воедино псковичи. Видевше же новгородцы неурядное ихъ воинство, грядущих на них множества не устрашишася и раздѣлишася на три части в полцехъ; первый полкъ немецъ напустиша на пскович. Псковичи же, тогда еще не знающе ратного дѣла, видѣвше нѣмецъ, побѣгоша ко граду, они же всѣми полки напустиша и гониша до града, биюще и секуще, но с милостию рустии, токмо нѣмцы множество посѣкоша; аще бы тогда мало постояли, и град бы им здали.

Новгородцы же стали у Никольского монастыря на Любятове. И псковичи почти всем городом вышли на них с рыбацкими щитами на возах и полковыми орудиями, и пошли к монастырю святого Николая. Новгородских же людей было немного, около трехсот человек, посланы они были для устрашения, чтобы воссоединились псковичи. Увидели же новгородцы беспорядочное их войско, не устрашились множества идущих на них и разделились на три полка; первым выпустили на псковичей полк немцев. Псковичи же, тогда еще не понимая в ратном деле, увидев немцев, побежали к городу, тогда новгородцы бросили на них все полки и преследовали их до города, убивая и рубя; русские делали это с жалостью, только немцы многих порубили; и если бы тогда еще немного постояли, то сдали бы им город.

Но Богу тако изволившу, грѣх ради наших хотящу мстити и пленити Рускую землю: якоже пси преже ся ухом слышахом о Сѣверней странѣ, что было тамо от Литвы около Московского государства и около Новаграда, токмо оста Псковская земля доселе цѣла. Но наполнися чаша горести пелынныя — прииде слух: он, лютый тать и разбойникъ, пан Лисовской да Иван Просовецкой с рускими мучители и грабители, и грядет убѣгом в сю страну, иже не обрѣте мѣста гоним от князя Михаила Васильивича Скопина, иже многи грады от него искрадом плѣнены и разорены бысть. Слышавше же, новгородцы идоша восвоя, да не пришедъ внезапу на Великий Новъград пленити я.

Но Бог так повелел, за грехи наши пожелал покарать и разорить Русскую землю: прежде мы, как собаки, только ушами слышали о Северской земле и о том, что творили литовцы на границах Московского государства и около Новгорода, и только Псковская земля одна оставалась доселе целой. Но наполнилась чаша горечи полынной — пришла весть, что злой тать и разбойник пан Лисовский и Иван Просовецкий вместе с русскими мучителями и грабителями приближается, спасаясь бегством, и к этой земле, что не нашли они больше места, гонимые князем Михаилом Васильевичем Скопиным, что многие города неожиданно ими были взяты и разорены. Услышав это, новгородцы возвратились, опасаясь, чтобы тот не пришел внезапно на Великий Новгород и не взял его.

Псковичи же, преже сего видевше приходящих на них новгородцовъ, не имѣющи же помощи ниоткуду, послаша в Ливонскую землю к пану Хоткѣевичю Максима Карповского, дабы имъ помоглъ; он же тогда не успѣ собратися с вои ити с ними. Псковичи же, слышавше пана Лисовского с литвою и рускими людьми стояща в Новгородской земли, в Порховшине, послаша к нему бити челом, чтобы он шол во Псков с рускими людьми. Он же, много пленив Новгородчину, прииде во Псков.

Псковичи же еще до этого, узнав о готовящемся нападении на них новгородцев, не имея ниоткуда помощи, послали в Ливонскую землю к пану Ходкевичу Максима Карповского с просьбой о помощи, он же тогда не успел собрать войско и выступить. И псковичи, узнав о том, что пан Лисовский с литовцами и русскими людьми стоит в Новгородской земле, около Порхова, послали к нему бить челом, чтобы шел он в Псков с русскими людьми. Он же, опустошив многие новгородские земли, пришел в Псков.

И пустиша й во град, а литву за городом поставиша на посаде и в стрелетцкой слободѣ. Но помалу начаша и литва во град входити, и начаша многую великую казну пропивати и платьемъ одѣватися, понеже бѣ многое множество имяху злата, и сребра, и жемчюгу, иже грабили и пленили бяху славныя грады Ростовъ и Кострому, и обители и лавры честныя Пафнутия в Боровске и Колязинъ, и многия иныя; и раки святых разсекаху, и суды и окладу образного, и полону множество, жен, и девиц, и отрокъ. Егда же та вся провороваша и проиграша зернью и пропиша, начаша буестию глаголати и грозити гражаномъ, что «мы убо многия грады пленили и разорили, такоже будет от нас граду сему Пскову, понеже убо живот наш весь здѣ положен в корчмѣ». И не збысться их злая мысль: не человеческим такъ смыслом учинися, но Божиим промыслом, еще не хотя тогда погубити молитвъ ради Пречистыя своея Матере и великих чюдотворцов, тогда града сего на предастъ варвару сему не расхищение, но покояния нашего ожидая.

И пустили его в город, а литовцев расположили за городом в посаде и стрелецкой слободе. Но понемногу начали и литовцы проникать в город, и многие начали большие деньги пропивать и принаряжаться, ибо многое множество имели золота, и серебра, и жемчуга, что награбили и захватили в славных городах Ростове и Костроме, и в обителях и лаврах прославленных, в монастыре Пафнутия Боровского и Колязинском монастыре и многих других; и гробницы святых разбивали, и сосуды и оклады у икон, и много плена взяли, жен, и девиц, и юношей. Когда все это порастратили, и проиграли в кости, и пропили, начали они дерзко говорить и угрожать горожанам: «Мы-де многие города захватили и разорили, так же поступим и с городом Псковом, ибо все состояние наше заложено здесь в корчме». И не осуществился их злой замысел, случилось все не по человеческому разумению, но по Божиему промыслу, ибо, благодаря молитвам Пречистой своей Матери и великих чудотворцев, не захотел он тогда погубить город, не отдал его этому варвару на расхищение, ибо ждал нашего покаяния.

Слышавше же гражане у злых человекъ сие злое умышление, и пришед к варвару, начаша лстивыми словесы глаголати, чтобы шол на Иваньгород на испоручение, понеже тогда обстоим бѣ свѣйскими нѣмцы и за хрептом бѣ Новаграда и Пскова; а мы де, казну собрав, пришлем к тебѣ. Он же нимало постоявъ о семъ, и вскоре изыде из града со всѣми, и иде к Иванюгороду. Нѣмцы же, слышавше, бежаша на свою страну в Ругодив.

Узнали горожане об этом злом умысле злых людей и, придя к варвару, начали в льстивых словах его уговаривать, чтобы шел он к Ивангороду на выручку, поскольку был он тогда окружен шведскими немцами и находился за спиной у Новгорода и Пскова; а они-де, собрав деньги, пошлют к нему. Он нисколько не раздумывал над этим, и вскоре ушел из города со всем войском, и пришел к Ивангороду. Немцы же, узнав об этом, бежали в свои земли, в Ругодив.

Той же окаянный варвар, послѣди уразумѣ в собѣ, како умыслиша псковичи о немъ оманъ, выслаша из града вонъ лестию, и много опечалися. Паки же вторую лесть умысли еще, дабы толикъ крѣпостию Иваньгород лестию взяти: «Тоде могу ис того града и прочая достати». И посла напред собя нѣколико ратных съ хлѣбом во град ити, поне бѣ скуден хлѣбом. Они же внидоша в острог и хотѣша внити во град и засѣсти, по словеси его, и никтоже во граде помысли коварства сего быти, но вельми возрадовашася и похвалиша я. Но един диакъ, начальник именем Афонасей Андронниковъ, уразумѣ злое его коварство, и повелѣ затворити врата граду, и не пусти ихъ, и повелѣ имъ в остроге быти.

Потом тот окаянный варвар понял, как обманули его псковичи, хитро выслав его из города, и сильно опечалился. И тогда он задумал ответную хитрость, чтобы взять обманом Ивангород, такую мощную крепость: «Тогда-де могу из этого города и другие отвоевать». И послал он вперед себя небольшой отряд в город с хлебным запасом, ибо там оставалось мало продовольствия. Они вошли в острог и хотели войти в город и засесть там, как он велел, и никто в городе не увидел в этом коварства, но все очень обрадовались и похвалили их. Но один из старших дьяков, по имени Афанасий Андронников, понял его злое коварство, и повелел закрыть ворота города, и не пустил их, и повелел им находиться в остроге.

И того часу и сам многоковарный приспѣ к острогу, и не пустиша й, и бысть посрамлен; и вопросися у начальников градских пребыти во граде с немногими людми, и пустиша й и честь ему воздаша о испоручении. Он же подивися великой крѣпости граду, понеже стоит на горѣ высоцѣ, три стены камены бяху и множество наряду и всякой казны. И похвали державцовъ градских, рекъ, яко: «Ни в коем граде руском не могоша узнати моего многоразличнаго коварства и сѣтей, имиже прельстих, сего же града не удастъ ми ся лестию взяти, понеже узнаша мою лесть». И изыде из града.

В это же время и сам многоковарный подоспел к острогу, и не пустили его, и был он посрамлен; и попросился у правителей городских побывать в городе с небольшим числом людей, и пропустили его, и поблагодарили за выручку. Он же удивлялся мощным укреплениям города: стоит он на высокой горе, имеет три каменные стены и множество орудий и всяких запасов. И похвалил правителей городских, говоря:«Ни в одном из русских городов не могли разгадать моих многочисленных хитростей и уловок, которыми я их оболыцал, этот же город мне не удалось взять обманом, ибо раскрыли мой обман». И ушел из города.

И начаша между собою литва и русь собиратися, и поидоша русь во Псков, а пан Лисовской с литвой да нѣмецъ, полоненых на Иванегороде, и поимав, поиде мимо Псков. И шед выше Пскова; и взятъ пригороды Вороноч, и Красной, и Заволочье, и начат оттуду по вся дни и нощи подо Псков, и под Изборско, и под Печоры и прочими, и высѣче всю Псковскую землю.

И разделились между собой литовцы и русские, и пошли русские в Псков, а пан Лисовский с литовцами и немцами, взятыми в плен в Ивангороде, пошел мимо Пскова. И пошел выше Пскова, и взял пригороды Воронич, и Красное, и Заволочье, и начал оттуда совершать набеги на Псков каждые день и ночь, и на Изборск, и на Печоры, и в другие места, и опустошил всю Псковскую землю.

И того лѣта начаша вся злая быти во Пскове: всякой хлѣб дорожати посадех, понеже осажен бысть отвсюду, з дву сторон нѣмцы, а с третию литва, не дающе никамо исходити из градов потребы ради. И бысть того гладного времени, и мору, и осадного сидѣния от литвы и от рускихъ воровъ и нѣмец 8 лѣтъ. Но великая милость Пречистыя Богородица Печерския, что токмо мимо свой дом не затвори пути к литовскому рубежу в Ливонскую землю, оттуду во вся та лѣта хлѣб шол во Псков, понеже миръ велий имяху мещане со псковичи; аще не бы та земля подмогла хлѣбом, то никако бы избыли поганых. Но многа же злая тогда быша и на еѣ Пречистые Богородицы обитель от литовскихъ людей и неметцкихъ нашествия; но от всѣхъ сих сохрани и соблюде Пречистая Богородица дом свой, и прославися во всѣхъ странах вселенныя, от них же малая исповѣмъ послѣди, понеже невозможно вся подробну исповѣдати преславная еи чюдеса, бывшая в та времена.

И в тот же год начались всякие беды в Пскове: стало дорожать пропитание в посадах, поскольку был окружен город отовсюду, с двух сторон немцами, а с третьей литовцами, не дающими выйти из города за необходимым. И 8 лет длились голод, и мор, и сидение в осаде от литовцев, и от русских воров, и от немцев. Но велика милость Пречистой Богородицы Печерской, что не позволила закрыть путь, идущий мимо ее дома к литовской границе в Ливонскую землю, оттуда все эти годы и доставляли пропитание в Псков, поскольку жители <ливонских> городов были в большом мире с псковичами; если бы не помогала та земля пропитанием, то не могли бы избавиться от поганых. Но много бед от нашествия литовских и немецких войск выпало тогда и на долю обители Пречистой Богородицы, но от всех бед сохранила и защитила Пречистая Богородица дом свой, и прославился ее монастырь во всех концах вселенной, о чем немного расскажу впоследствии, потому что невозможно подробно рассказать о всех преславных чудесах ее, случившихся в то время.

Тогда грѣхъ ради нашихъ в Московском государьствѣ бысть раздоръ в людехъ, царя Василия возненавидеша за многое кровопролитие, второе же, братия его племянника своего возненавидеша за храбрость его, князя Михаила Скопина, иже нѣмец наят и отгна вора с литвою от царствующаго града, и вманив его к Москве, отравою умориша. И здумаша литовского королевича собѣ на царство посадити, тако и сотвориша, вземше царя Василия и отдаша литовскому королю. Король же много жадав сего, како бы ни обольстити руских людей, обѣща дати на царство сына своего и посла людей своих к Москве; и пришедше царствомъ обладаша. Свѣйстии же нѣмцы, видѣвше неустроение в государьствѣ, и кто их наят, того умерша, пришедше, взяша Великий Новград июля въ Ібдень и владѣша им 6 лѣтъ.

Тогда за грехи наши начались в Московском государстве распри: возненавидели царя Василия за многое кровопролитие, и, во-вторых, братья царя Василия возненавидели за храбрость племянника своего, князя Михаила Скопина, который нанял немцев и отогнал вора с литовцами от царствующего города, и, заманив его в Москву, отравили. И задумали посадить на царство литовского королевича, так и сделали: взяли царя Василия и отдали его литовскому королю. Король же давно ждал того, чтобы обольстить русских людей, обещал дать на царство своего сына и послал своих людей в Москву, и, придя, овладели они царством. Шведские немцы, увидев беспорядки в государстве и что умер тот, кто их нанял, 16 июля пришли и захватили Великий Новгород и владели им 6 лет.

Того же 119-го году, об Велице дни, паки явися прелесть на Иване-городе: прельстившемся иванегородцемъ и псковичам вору тушинскому. Назвася тѣм же именем роздьякон Матюшка, прибежавъ с Москвы, обрѣте собѣ благополучно время, еже смутити грады руския, понеже прежней воръ тушинской в Колуге убиен бысть Петром Урусовымъ, и будто ся тот ушолъ на Ивангород, а не убит. И начаша к нему такие же воры и убийцы собиратися: из Новагорода казачья, покинув Новъгород нѣмцем, и к нему приидоша, и стрельцы псковстии же к нему собрашася; и начаша посылати грамоты во Псков и в пригороды на разгласие и смущение, глаголя: «Царь есмъ».

В том же 119 (1611) году накануне Великого дня новые волнения охватили Ивангород, ибо ивангородцы и псковичи поддались на обман тушинского вора. Назвавшийся этим именем раздьякон Матюшка, прибежав из Москвы, выбрал удобное время для того, чтобы поднять мятеж в русских городах, ибо прежний тушинский вор был убит в Калуге Петром Урусовым, но говорилось, будто он ушел в Ивангород, а не был убит. И начали собираться вокруг него такие же воры и убийцы: из Новгорода казаки, оставив Новгород немцам, пришли к нему, и стрельцы псковские присоединились к нему; и начал он посылать грамоты в Псков и пригороды, вызывая раздоры и смуту, говоря: «Я царь».

Псковстии же гражане, видевше прелесть бывающую и яко мнози тацы быша преже мятежницы и развратницы Рустей земли, называющеся царским отродомъ, и не вняша сему, и отслаша посланного безчестна, рекше, яко враг есть и разоритель християнству и не хотящим его царя собѣ. Он же собрався с своими воры и прииде с нарядом стѣнобитным и с наметным подо Псковъ июля месяца; гражане же крѣпко противу его сташа и многи побѣды показавше преже; той же вор много бив по домом людцкимъ и, наметывая огнеными, зажигая, люди устрашая, и ничто же успѣвъ.

Псковские жители, видя постоянные предательства и то, что и прежде многие мятежники и отступники Русской земли называли себя царским именем, не послушали его и с позором отправили посланного, сказав, что он безбожник и вероотступник и что они не хотят его себе в цари. Тот же собрал своих воров и пришел в июле месяце к Пскову со стенобитными и метательными орудиями; горожане же мужественно сопротивлялись ему и много побед одержали; а этот вор долго обстреливал жилые дома и зажигал их, метая огонь, людей устрашая, но ничего не достиг.

Слышавше же нѣмцы в Великом Новѣграде явльшагося вора, подо Псковом стояща, убояшася, да некогда вселится во Псков и ихъ, пришедъ, изгонит вонъ из Новагорода; и послаша на него нѣколико яти его. Той же окаянный, слышав идущих на собя нѣмецъ, бѣжа исподо Пскова на Иваньгород; и догнаша его нѣмцы за Гдовом на Плюсе реки, токмо успѣ онъ един с нѣкими преѣхати, и многихъ посекоша ту. Гражане же псковстии, недоумѣющеся, что сотворити и куда приклонитися, ниоткуду же помощи надѣющися, понеже Москва бѣ за литвою, а в Новѣграде нѣмцы, яко окружени отвсюду, и положиша на том, еже призвати к собѣ ложного царя. Оле безумия послѣдняго! Прежде закляша себѣ отнюд не послушати ложнаго царя, ниже предатися ему, послѣди же послаша от всѣх чиновъ людей бити челом ему и повинную послаша.

Немцы в Великом Новгороде услышали о объявившемся воре, стоящем под Псковом, испугались, что когда-нибудь тот сядет в Пскове и, придя, выгонит их из Новгорода; и послали небольшое войско взять его. Тот же окаянный, узнав о немцах, выступивших против него, убежал из-под Пскова в Ивангород; и догнали его немцы за Гдовом на реке Плюссе, и многих убили здесь, только он один с небольшим отрядом успел переехать реку. Псковские же жители, не зная, что делать и к кому примкнуть, не надеясь ни на чью помощь, поскольку в Москве были литовцы, а в Новгороде немцы, окруженные со всех сторон, они порешили призвать к себе лжецаря. О, это последнее безумие! Прежде клялись не слушать лжецаря, не подчиняться ему, потом же сами послали выборных от всех сословий бить ему челом и повинную послали.

Той же окаянный возрадовася радостию велиею о сем, яко избавиша его от неметцкого осаду, тамо было ему изчезнути; прииде же во Псков вскоре. И срѣтоша его с честию, и начаша к нему собиратися мнози, иже радовахуся крови и чюжаго имѣния, к сему же и поганых любя, литву и нѣмецъ. И бысть гражаном многое насилие и правеж в кормех и во всякой дани, и многих умучиша. Тогда псковичи конечне увѣришася ложными, лестными цари и начаша тужити и скорбѣти от его налогу.

Тот же окаянный обрадовался радостью великой, что избавили его от немецкого окружения, в котором он бы и погиб, и вскоре пришел в Псков. И встретили его с честью, и начали к нему собираться многие из тех, кто радовался крови и жаждал чужого добра, к тому же и поганых любил, литовцев и немцев. И много насильничали они над горожанами, и взыскивали с истязаниями корма и всякую дань, и многих замучили. Тогда псковичи окончательно разуверились в лжецарях, обманщиках, и начали тужить и страдать от его притеснений.

Тогда бѣ литва осажена в Москвѣ рускими людьми, и прислаша оттуду нѣких нарочитыхъ во Псковъ дозрѣти прелести того новонарекшагося царя. Они же дозирателие бяху страхом одержими, боящеся смерти, не обличиша его. И не по мнозе времени обрѣтше получно время, егда ратных посла от себе под новъгородской пригородъ под Порховъ, и тогда совѣтъ сотворше со гражане, яша его и сведоша к Москве.

В это время литовцы были окружены в Москве русскими войсками и прислали оттуда в Псков нескольких достойных мужей разоблачить обман этого нового самозванного царя. Те же, кто прибыл, чтобы установить <кто этот новый царь>, испугались, боясь смерти, не обличили его. И некоторое время спустя, выбрав удобное время, когда он послал войско на новгородский пригород Порхов, тогда они, посоветовавшись с горожанами, схватили его и увезли в Москву.

И оттуду преста прелесть ложных царей в Руси; но мала нѣкая остася лесть: по убиении прежняго ложнаго царя, иже убиен бысть в Колуге, нѣкто Ивашко Заруцкой взем сына его Ивашка и жену его и бѣжа на Низ по Волге во Астараханъ. Егда же воцарися благочестивый царь Михаил и обновися Московское государство, тогда и тѣхъ враговъ, изымавше, приведоша к Москве, всѣхъ их смерти предаша; и изведен бысть злый плевелъ прелести вражия.

И с тех пор прекратились на Руси мятежи лжецарей, лишь небольшая смута осталась: после убийства прежнего лжецаря, который был убит в Калуге, некто Ивашка Заруцкий взял его сына Ивашку и жену и бежал вниз по Волге в Астрахань. Когда же воцарился благочестивый царь Михаил и возродилось Московское государство, тогда и тех безбожников, поймав, привезли в Москву, всех казнили; и был уничтожен злой сорняк вражеских смут.

... отпусти царицу Маринку ... — В июне 1608 г., по договору, заключенному Василием Шуйским с Речью Посполитой, Марине Мнишек, жене Лжедмитрия I, было разрешено вернуться на родину. До границы ее провожал князь В. Долгорукий с тысячным отрядом воинов.

И приидоша на С ѣ веру ... — События излагаются не совсем верно. Путь М. Мнишек и ее отца проходил через Углич, Тверь, Белую, эти населенные пункты не входили в состав Северских зе-мель. Лжедмитрий II появился в Северских землях раньше, в мае 1607 г., а в августе 1608 г., когда М. Мнишек приближалась к границе, он находился в Тушино под Москвой.

... приидоша и под самый царствующий градъ и обседоша ... — Летом 1608 г. армия Самозванца разбила лагерь в Тушино, на подступах к Москве; весной 1609 г. тушинцы полностью блокировали Москву, отрезав все пути, по которым в город поступало продовольствие.

И посла царь племянника своего князя Михаила Скопина ... — См. коммент.: «Писание о преставлении и погребении князя Михаила Скопина-Шуйского». Под немцами здесь и далее имеются в виду шведы.

... преставися епископъ Генадей ... — Геннадий, псковский епископ (1595—1608).

... слышавше н ѣ коего грядуща от ложнаго царя ... — Войска Лжедмитрия II («Тушинского вора») появились в псковских землях летом 1608 г., многие псковские пригороды (Себеж, Опочка, Красный, Остров, Изборск) подчинились тушинскому воеводе Плещееву.

... къ Снятой гор ѣ . — Крутая гора к северу от Пскова на правом берегу реки Великой, здесь находился монастырь Рождества Богородицы, в котором могли укрыться бежавшие.

... ко Пречистей Богородицы в Печерский монастыръ ... — Псково-Печерский монастырь Успения Богородицы, приблизительно в 50-ти километрах к западу от Пскова.

... в самый чистый понеделъникъ Великого поста ... — Первый понедельник Великого поста называется «чистым понедельником».

... паче вторыя жиды ... по д ѣ лом ихъ . — Александр Невский, освободивший Псков и разгромивший немецких рыцарей на Чудском озере в 1242 г., после возвращения в Псков обратился к псковичам с речью, в которой призывал их помнить о том, что он сделал для Пскова, и не уподобляться иудеям, которые забыли о пророке, спасшем их от египетского плена. (См. наст. изд., т. 5, с. 364-365).

... пришолъ ложной царъ и воръ Матюшка ... — «Лжецарь Матюшка» (некоторые источники называют его Сидоркой) был московским дьяконом из-за Яузы. После убийства в Калуге «Тушинского вора» Матюшка прибежал в Новгород, промышлял здесь мелкой торговлей и наконец открыл свое «царское имя». Новгородцы не поверили ему, и новоявленному Дмитрию пришлось бежать, с несколькими казаками он ушел в Ивангород и там 23 марта 1611 г. объявил, что он «спасенный Дмитрий». Вокруг Матюшки стало собираться казачество, пришли к нему и псковичи, уверяя, что Псков готов принять Дмитрия. 8 июля «царь» появился под Псковом, но псковичи не открыли ему ворот. Матюшка стоял под стенами города шесть недель. Испугавшись приближения шведов с новгородцами, он бежал в Гдов; разбитый шведами, укрылся в Ивангороде. Выручили Матюшку псковичи. Опасаясь литовцев с Ходкевичем и шведов во главе с Горном, не желая признавать королевича Владислава, псковичи решили присягнуть самозванцу. Матюшке удалось проскользнуть между отрядами шведов, 4 декабря он был в Пскове. Обосновавшись в псковском Кремле, Матюшка отправил послов в ополчение под Москву к бывшим тушинцам. Казаки заволновались, для опознания царя были посланы выборные люди. Не осмелившись сказать правду о самозванстве Матюшки, они подтвердили истинность Дмитрия. 2 марта 1612 г. казаки ополчения провозгласили государем псковского «лжецаря Матюшку», третьего по счету Лжедмитрия. Его вынуждены были признать, боясь расправы, и вожди ополчения И. Заруцкий, Д. Трубецкой. 11 апреля из ополчения в Псков прибыло новое посольство во главе с И. Плещеевым, бывшим любимцем «Тушинского вора». Плещеев более месяца разыгрывал роль верного слуги, не изобличая самозванства Матюшки, положение которого в Пскове было очень непрочным. Псковичи уже давно разочаровались в своем царьке, оказавшемся неспособным изгнать из псковских земель Лисовского, защитить от шведов, — он лишь развратничал и облагал поборами. Чувствуя непрочность своего положения, Матюшка ночью 18 мая 1612 г. бежал к Гдову с небольшим числом казаков, 20 мая его поймали, привели на позор в Псков, затем под усиленной охраной отправили в Москву. В московских таборах казаки посадили его на цепь для всеобщего обозрения. Так бесславно закончилось недолгое царствование псковского «лжецаря Матюшки»; после избрания на престол Михаила Романова он был повешен.

... после Петрова дни . — Петров день — 29 июня ст. ст.

... к Пром ѣ шицы ... у Спаса ... — Промежица — ручей, впадающий в реку Череху, приток Великой; церковь Нерукотворного образа Спаса — приблизительно в трех километрах к югу от города.

... сташа у Николы на Любятове в монастыр ѣ. — Никольский монастырь на погосте Любятово, в полутора километрах на пути из Новгорода в Псков.

... пан Лисовской да Иван Просовецкой ... грядет уб ѣ гом в сю страну ... — Александр Лисовский, воевода Лжедмитрия II, возглавлял вместе с Я. Сапегой осаду Троице-Сергиева монастыря под Москвой. В октябре 1609 г., после решительных действий М. Скопина-Шуйского, Лисовский со своими отрядами ушел в новгородские и псковские земли.

... к пану Хотк ѣ евичу ... — Литовский гетман Ян Кароль Ходкевич (1560—1621).

... на Иванъгород на испоручение , понеже тогда обстоим б ѣ св ѣ йскими н ѣ мцы ... — Свейские немцы, т. е. шведы; Ивангород в 1607—1610 гг. часто переходил из рук в руки.

.. князя Михаила Скопина ... вманив его к Москве , отравою умориша . — См. «Писание о преставлении и погребении князя Михаила Скопина-Шуйского».

И здумаша литовского королевича соб ѣ на царство посадити ... — Речь идет о царевиче Владиславе.

... вземше царя Василия и отдаша литовскому королю . — царь из старинного рода суздальских князей, избранный на трон после народного восстания в Москве 17 мая 1606 г. и после убийства Лжедмитрия. Был свергнут с престола москвичами в июле 1610 г. и пострижен в монахи. Затем был арестован поляками вместе с братьями Дмитрием и Иваном; умер в плену под Варшавой 5 сентября 1612 г.

Св ѣ йстии же н ѣ мцы ... взяша Великий Новград ... и влад ѣ ша им 6 л ѣ тъ . — Новгород был во власти шведов с июля 1611 по февраль 1617 г.

... об Велице дни ... — Великий день — Пасха.

... н ѣ кто Ивашко Заруцкой ... во Астараханъ . — Иван Мартынович Заруцкий, казачий атаман, поддерживал разные политические силы, был одним из ближайших сподвижников Лжедмитрия II, от него перешел служить к Сигизмунду III, затем вместе с Ляпуновым и Трубецким возглавил первое земское ополчение. Мечтая о личной власти, начал агитацию за избрание на русский престол «воренка» — сына Лжедмитрия II и М. Мнишек. Идея приглашения в Москву «воренка» многими была встречена с недоверием. Войско Заруцкого редело, города, которые он пытался добыть для «воренка», оказывали сопротивление. После избрания на престол М. Романова против Заруцкого выступили дворянские отряды во главе с И. Одоевским. И. Заруцкий укрылся в Астрахани, после восстания в Астрахани бежал на Яик. Здесь казаки выдали «царицу», «воренка» и Заруцкого властям. В Москве «воренок» Иван был повешен, И. Заруцкий посажен на кол, М. Мнишек сослана (умерла в Туле своей смертью).

Бурные события начала XVII столетия, получившие у современников название «смуты», нашли широкое отражение в литературе. Литература приобретает исключительно злободневный публицистический характер, оперативно откликаясь на запросы времени, отражая интересы различных социальных групп, участвующих в борьбе.

Общество, унаследовав от предшествующего века горячую веру в силу слова, в силу убеждения, стремится в литературных произведениях пропагандировать определенные идеи, добиваясь конкретных действенных целей.

Среди повестей, отразивших события 1604-1613 гг., можно выделить произведения, которые выражают интересы правящих боярских верхов. Такова «Повесть 1606 года», созданная монахом Троице-Сергиева монастыря. Повесть активно поддерживает политику боярского царя Василия Шуйского, пытается представить его всенародным из- бранником, подчеркивая единение Шуйского с народом. Народ оказывается той силой, с которой не могут не считаться правящие круги. Повесть прославляет «мужественное дерзновение» Шуйского в его борьбе со «злым еретиком», «расстригой» Гришкой Отрепьевым. Для доказательства законности прав Шуйского на царский престол его род возводится к Владимиру Святославичу Киевскому.

Причины «смуты» и «нестроения» в Московском государстве автор повести усматривает в пагубном правлении Бориса Годунова, который злодейским убийством царевича Дмитрия прекратил существование рода законных царей московских и «восхити неправдою на Москве царский престол».

Впоследствии «Повесть 1606 года» была переработана в «Иное сказание». Защищая позиции боярства, автор изображает его в роли спасителя Русского государства от супостатов.

«Повесть 1606 года» и «Иное сказание» написаны в традиционной книжной манере. Они построены на контрасте благочестивого поборникa православной веры Василия Шуйского и «лукавого, пронырливого» Годунова, «злохитрого еретика» Григория Отрепьева. Их поступки объясняются с традиционных провиденциалистских позиций.

Этой группе произведений противостоят повести, отражающие интересы дворянства и посадских торгово-ремесленных слоев населения. Здесь следует упомянуть прежде всего о тех публицистических посланиях, которыми обменивались русские города, сплачивая силы для борьбы с врагом.

Такова «Новая повесть о преславном, Российском царстве» - публицистическое агитационное воззвание. Написанная в конце 1610 - начале 1611 г., в самый напряженный момент борьбы, когда Москва была захвачена польскими войсками, а Новгород - шведскими феодалами. «Новая повесть», обращаясь ко «всяких чинов людям», звала их к активным действиям против захватчиков. Она резко обличала предательскую политику боярской власти, которая, вместо того чтобы быть «земледержцем» родной земли, превратилась в домашнего врага, а сами бояре в «землесъедцев», «кривителей». Разоблачались в повести планы польских магнатов и их главаря Сигизмунда III, который лживыми обещаниями стремился усыпить бдительность русских. Прославлялся мужественный подвиг смолян, самоотверженно оборонявших свой город, не давая врагу овладеть этой важной ключевой позицией. « Чаем, яко и малым детям слышавше дивитися той их граждан храбрости и крепости и великодушию и непреклонному уму»,- отмечает автор. Идеалом патриота «Новая повесть» изображает патриарха Гермогена, наделяя его чертами верного христианина, мученика и борца за веру против богоотступников. На примере поведения «крепких» смолян и Гермогена «Новая повесть» выдвигала на первый план стойкость как необходимое качество поведения истинного патриота.

Характерной особенностью повести является ее демократизм, новая трактовка образа народа - этого «великого... безводного моря». К народу обращены призывы и послания Гермогена, народа страшатся враги и предатели, к народу апеллирует автор повести. Однако народ в повести еще не выступает в роли действенной силы.

В отличие от других произведений того времени, в «Новой повести» отсутствуют исторические экскурсы; она наполнена злободневным материалом, призывает москвичей к вооруженной борьбе с захватчиками. Это и определяет особенности стиля «Новой повести», в котором деловая энергичная речь сочетается с взволнованным патетическим призывом. «Лирическую стихию» повести составляют авторское патриотические настроения, стремление поднять москвичей на вооруженную борьбу с врагом.

Автор не раз прибегает к ритмизованной речи и «речевому стиху», восходящему к народному ритмическому сказу и раешному стиху. Например: «А сами наши земледержъцы, яко же и преже рех, - землесъедцы, те и давно от него (Гермогена.- В. К.) отстали, и ум свой на последнее безумие отдали, и к ним же ко врагом пристали, и ко иным, к подножию своему припали и государьское свое прирожение пременили в худое рабское служение, и покорилися и поклоняются неведомо кому,- сами ведаете».

Общий патетический тон изложения сочетается в «Новой повести» с многочисленными психологическими характеристиками. Впервые в литературе появляется стремление обнаружить и показать противоречия между помыслами и поступками человека. В этом возрастающем внимании к раскрытию помыслов человека, определяющих его поведение, и заключается литературное значение «Новой повести». Тематически близок к «Новой повести» «Плач о пленении и конечном разорении Московского государства», созданный, очевидно, после взятия поляками Смоленска и сожжения Москвы в 1612 г. В риторической форме оплакивается падение «пирга (столпа) благочестия», разорение «богонасажденного винограда». Сожжение Москвы осмысляется как падение «многонародного государства». Автор стремится выяснить причины, которые привели к «падению превысокой России», используя форму назидательной краткой «беседы». В абстрактно обобщенной форме он говорит об ответственности правителей за то, что случилось «над превысочайшею Россиею». Однако это произведение не зовет к борьбе, а лишь скорбит, убеждает искать утешения в молитве и уповании на помощь Божию.

Непосредственным откликом на события явилась «Повесть о преставлении князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского». Своими победами над Лжедмитрием II Скопин-Шуйский стяжал славу талантливого полководца. Его внезапная смерть в двадцатилетнем возрасте (апрель 1610 г.) породила различные толки о том, что якобы из зависти он был отравлен боярами. Эти толки отразились в народных песнях и сказаниях, литературной обработкой которых и является повесть.

Она начинается риторическим книжным вступлением, в котором делаются генеалогические выкладки, возводящие род Скопина-Шуйского к Александру Невскому и Августу-кесарю.

Центральный эпизод повести - описание пира-крестин у князя Воротынского. Включая ряд бытовых подробностей, автор обстоятельно рассказывает о том, как герой был отравлен женой своего дяди Дмитрия Шуйского, дочерью Малюты Скуратова. Сохраняя речевой и ритмический строй народной эпической песни, повесть так передает этот эпизод:

И как будет после честного стола пир на весело,

И... злодеянница та княгиня Марья, кума подкрестная,

Подносила чару пития куму подкрестному

И била челом, здоровала с крестником Алексеем Ивановичем.

И в той чаре в питии уготовано лютое питие смертное.

И князь Михаила Васильевичъ выпивает ту чару до суха,

А не ведает, что злое питие лютое смертное.

В приведенном отрывке нетрудно обнаружить характерные элементы былинной поэтики. Они отчетливо выступают и в диалоге матери с сыном, вернувшимся преждевременно с пира. Этот диалог напоминает беседы Василия Буслаева с Мамелфой Тимофеевной, Добрыни с матерью.

Вторая часть повести, посвященная описанию смерти героя и всенародного горя по поводу его кончины, выполнена в традиционной книжной манере. Здесь использованы те же приемы, что и в «Житии Александра Невского» и «Слове о житии Дмитрия Ивановича». Автор повести передает отношение к смерти Скопина различных групп общества. Свою скорбь, а также и свою оценку деятельности Скопина-Шуйского выражают москвичи, немецкий воевода Яков Делагарди, царь Василий Шуйский, мать, жена. Плачи матери и жены почти целиком восходят к традиции устной народной причети.

Повесть носит антибоярскую направленность: Скопин-Шуйский отравлен «по совету злых изменников» - бояр, только они не скорбят по полководцу.

Повесть прославляет Скопина-Шуйского как национального героя, защитника родины от врагов-супостатов.

В 1620 г. к «Повести о преставлении...» была присоединена «Повесть о рождении воеводы М. В. Скопина-Шуйского», написанная в традиционной агиографической манере.

По-своему осмысляются исторические события тех лет в народном сознании, о чем свидетельствуют записи исторических песен, сделанные в 1619 г. для англичанина Ричарда Джемса. Это песни «О собаке-воре Гришке-расстрижке», «О Маринке - злой еретице», о Ксении Годуновой. В песнях обличаются интервенты и их пособники «бояре кособрюхие», возвеличиваются народные герои - богатырь Илья, Скопин-Шуйский, стоящие на страже интересов родной земли.

«Сказание» Авраамия Палицына. Выдающимся историческим произ­ведением, ярко отразившим события эпохи, является «Сказание» келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына, написанное в 1609-1620 гг.

Умный, хитрый и довольно беспринципный делец Авраамий Палицын находился в близких отношениях с Василием Шуйским, тайно сносился с Сигизмундом III, добиваясь у польского короля льгот для монастыря. Создавая «Сказание», он стремился реабилитировать себя и старался подчеркнуть свои заслуги в борьбе с иноземными захват­чиками и избрании на престол царя Михаила Федоровича Романова.

«Сказание» состоит из ряда самостоятельных произведений:

I. Небольшой исторический очерк, обозревающий события от смерти Грозного до воцарения Шуйского. Причины «смуты» Палицын видит в незаконном похищении царского престола Годуновым и в его политике (гл. 1-6).

II. Подробное описание 16-месячной осады Троице-Сергиева мо­настыря войсками Сапеги и Лисовского. Эта центральная часть «Ска­зания» создана Авраамием путем обработки записок участников обороны монастырской крепости (гл. 7-52).

III. Повествование о последних месяцах правления Шуйского, разорении Москвы поляками, ее освобождении, избрании на престол Михаила Романова и заключении перемирия с Польшей (гл. 53-76).

Таким образом, в «Сказании» дается изложение исторических событий с 1584 по 1618 г. Они освещаются с традиционных провиденциалистских позиций: причины бед, «еже содеяся во всей Росии - праведное гневобыстрое наказание от бога за вся та сотвореннаа от нас злаа»: победы, одержанные русским народом над иноземными захват­чиками,- результат благодеяния и милосердия Богоматери и заступ­ничества святых Сергия и Никона. Религиозно-дидактические рассуждения даны в традиционной риторической форме поучений, подкрепляемых ссылками на текст «писания», а также обильными религиозно-фантастическими картинами всевозможных «чудес», «яв­лений», «видений», которые, по мнению автора, являются бесспорным доказательством особого покровительства небесных сил Троице-Сергиеву монастырю и Русской земле.

Ценность «Сказания» составляет его фактический материал, свя­занный с изображением героических ратных подвигов крестьян мона­стырских сел, монастырских слуг, когда «и нератницы охрабришася, и невежды, и никогда же обычай ратных видевшей и ти убо исполинскою крепостию препоясашася». Авраамий сообщает имена и подвиги многих народных героев. Таков, например, крестьянин села Молоково - Суета, «велик возрастом и силен вельми, подсмеиваем же всегда неумений ради в боех». Он останавливает обратившихся в бегство воинов, бес­страшно с бердышем в руке сечет «на обе страны врагов» и удерживает полк Лисовского, говоря: «Се умру днесь или славу получю от всех». «Скоро же скакаше, яко рысь, Суета многых тогда вооруженных и во броняхуязви». Слуга Пиман Тенеев «устрели» «из лука в лице» «свирепого» Александра Лисовского, который «свалися с коня своего». Слуга Михайло Павлов поймал и убил воеводу Юрия Горского.

Авраамий неоднократно подчеркивает, что монастырь был спасен от супостатов «молодшими людьми», а «умножение во граде» (монасты­ре.- В. К.) «беззакония и неправды» связано с людьми «воинственного чина». Резко осуждается в «Сказании» злопредательство монастырско­го казначея Иосифа Девочкина и покровителя его «лукавству» воеводы Алексея Голохвастова, а также измена «сынов боярских».

Авраамий отнюдь не питает симпатий к «рабам» и холопам, которые «убо господие хотяще быти, и неволнии к свободе прескачюще». Он резко осуждает восставших крестьян и «начальствующих злодеем» холопов Петрушку и Ивана Болотникова. Однако, ревностный защитник не­зыблемости основ феодального строя, Авраамий вынужден признать решающую роль народа в борьбе с интервентами: «Вся же Росия царъствующему граду способствующе, понеже обща беда всем прииде».

Одной из особенностей «Сказания» является изображение быта осажденного монастыря: страшная теснота, когда люди расхищают «всякая древесна и камение на создание кущь», «и жены чада рождаху пред всеми человеки»; из-за тесноты, нехватки топлива, ради «измытиа порт» люди вынуждены периодически выходить из крепости; описание вспыхнувшей эпидемии цинги и др. «Не подобает убо на истину лгати, но с великим опасением подобает истину соблюдати»,- пишет Авраа­мий. И это соблюдение истины составляет характерную особенность центральной части «Сказания». И хотя в понятие истины у Авраамия входит и описание религиозно-фантастических картин, они не могут заслонить главного - народного героизма.

Излагая «вся по ряду», Авраамий старается «документировать» свой материал: точно указывает даты событий, имена их участников, вводит «грамоты» и «отписки», т. е. чисто деловые документы.

В целом же «Сказание» - эпическое произведение, но в нем использованы драматические и лирические элементы. В ряде случаев Авраамий прибегает к манере ритмического сказа, включая в повест­вование рифмованную речь. Например:

И мнозем руце от брани престаху;

всегда о дровех бои злы бываху.

Исходяще бо за обитель дров ради добытиа,

и во град возвращахуся не бес кровопролитиа.

И купивше кровию сметие и хворастие,

и тем строяще повседневное ястие;

к мученическим подвигом зелне себе возбуждающе,

и друг друга сим спосуждающе.

Большое внимание в «Сказании» уделяется изображению поступ­ков и помыслов как защитников монастырской крепости, так и врагов и изменников.

Опираясь на традиции «Казанского летописца», «Повести о взятии Царьграда», Авраамий Палицын создает оригинальное историческое произведение, в котором сделан значительный шаг по пути признания народа активным участником исторических событий. «Летописная книга», приписываемая Катыреву-Ростовскому. Событиям первой Крестьянской войны и борьбе русского народа с польско-швед­ской интервенцией посвящена «Летописная книга», приписываемая большинством исследователей Катыреву-Ростовскому. Она была со­здана в 1626 г. и отразила официально-правительственную точку зрения на недавнее прошлое. Цель «Летописной книги» - укрепить авторитет новой правящей династии Романовых. «Летописная книга» представ­ляет собой связное прагматическое повествование от последних лет царствования Грозного до избрания на престол Михаила Романова. Автор стремится дать эпически спокойное «объективное» повествова­ние. «Летописная книга» лишена той публицистической остроты, которая была свойственна произведениям, появившимся в разгар событий. В ней почти отсутствует и религиозная дидактика; повество­вание носит чисто светский характер. В отличие от «Сказания» Авраамия Палицына, «Летописная книга» на первый план выдвигает личности правителей, «начальников воинства», патриарха Гермогена и стремится дать им более глубокие психологические характеристики, отметить не только положительные, но и отрицательные черты харак­теров ряда исторических деятелей. Автор опирался на Хронограф редакции 1617 г., где в повествовании о событиях конца XVI - начала XVII в. внимание было обращено на внутренние противоречия чело­веческого характера, ибо «никто от земнородных» не может остаться «беспорочен в житии своем», потому что «ум человечь погрешителен есть и доброго нрава злыми совратен».

В «Летописной книге» помещен специальный раздел «Написание вкратце о царех московских, образех их о возрасте и о нравех», где даются словесные портреты исторических деятелей, характеристика их проти­воречивых нравственных качеств.

Интересен словесный портрет Ивана IV, который совпадает с его известным изображением - парсуной, хранящейся в Копенгагенском национальном музее: «Царь Иван образом нелепым, очи имея серы, нос протягновен и покляп; возрастом велик бяше, сухо тело имея, плещи имея высоки, груди широкы, мышцы толсты».

За словесным портретом следует описание противоречий характера Грозного и связанных с ними его поступков: «...муж чюднаго разсуждения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело, ко ополчению дерзостен и за свое отечество стоятелен. На рабы своя, от бога данныя ему, жестосерд велми и на пролитие крови и на убиение дерзостен и неумолим; множество народу от мала и до велика при царстве своем погуби, и многия грады своя поплени, и многия святителския чины заточи и смертию немилостивою погуби, и иная многая содея над рабы своими, жен и девиц блудом оскверни. Той же царь Иван многая благая сотвори, воинство велми любяше и требующая ими от сокровища своего неоскудно подаваше».

«Летописная книга» отходит от традиции одностороннего изобра­жения человека. Она отмечает даже положительные стороны характера «Ростриги» - Лжедмитрия I: он остроумен, «в научении книжном до­волен», смел и храбр и только «препростое обличив», отсутствие «царсково достояния», «помраченность» тела свидетельствует о его самозванстве.

Характерной особенностью «Летописной книги» является стрем­ление ее автора ввести в историческое повествование пейзажные зарисовки, которые служат контрастирующим либо гармонирующим фоном происходящим событиям. Эмоционально окрашенный пейзаж, посвященный прославлению «красновидной годины» пробуждающейся жизни, резко контрастирует с жестокой бранью войск «хищного волка» Лжедмитрия и воинства московского. Если сравним этот пейзаж со «Словом на антипасху» Кирилла Туровского, то сразу увидим те существенные изменения в методе изображения действительности, которые произошли в литературе первой четверти XVII столетия. На первый взгляд, С. Шаховский пользуется теми же образами, что и Кирилл: «зима», «солнце», «весна», «ветер», «ратай», но отношение к этим образам у писателей различное. Для Кирилла - это лишь сим­волы греха, Христа, веры христианской, «ратая слова». Автор «Лето­писной книги» не дает символического толкования этим образам, а использует их в прямом, «земном» значении. Для него они являются только средством художественной оценки происходящих событий.

Эта оценка дается также и в непосредственных авторских лириче­ских отступлениях, которые лишены христианского дидактизма, в них нет ссылок на авторитет «писания». Все это придает стилю «Летопис­ной книги» «оригинальный, красивый эпический склад», способству­ющий ее популярности. Более того, желая красиво завершить повествование, автор в конце произведения помещает «вирши» (30 рифмованных строк):

Начало виршем,

Мятежным вещем,

Их же разумно прочитаем

И слагателя книги сей потом уразумеваем...

Этими досиллабическими виршами автор стремится заявить о своей писательской индивидуальности: он «сам сие существенно видел», а иные «вещи» «от изящных бесприкладно слышал», «елико чего изыскал, толика сего и написал». О себе же он сообщает, что принадлежит к ростовскому роду и является сыном «предиреченнаго князя Михаила».

Произведения периода борьбы русского народа с польско-швед­ской интервенцией и Крестьянской войны под руководством Болот­никова, продолжая развивать традиции исторической повествовательной литературы XVI в., отразили рост национального самосознания. Это проявилось в изменении взгляда на исторический процесс: ход истории определяется не божьим изволением, а деятельностью людей. Повести начала XVII в. уже не могут не говорить о народе, об его участии в борьбе за национальную независимость своей родины, об ответствен­ности «всей земли» за свершившееся.

Это в свою очередь определило повышенный интерес к человече­ской личности. Впервые появляется стремление изобразить внутрен­ние противоречия характера и вскрыть те причины, которыми эти противоречия порождены. Прямолинейные характеристики человека литературы XVI в. начинают заменяться более глубоким изображением противоречивых свойств человеческой души. При этом, как указывает Д. С. Лихачев, характеры исторических лиц в произведениях начала XVII в. показаны на фоне народных толков о них. Деятельность человека дается в исторической перспективе и впервые начинает оцениваться в его «социальной функции».

События 1604-1613 гг. вызвали ряд существенных изменений в общественном сознании. Изменилось отношение к царю как к божьему избраннику, получившему свою власть от прародителей, от Августа-кесаря. Практика жизни убеждала, что царь избирается «земством» и несет моральную ответственность перед своей страной, перед поддан­ными за их судьбы. Поэтому поступки царя, его поведение подсудны не Божескому, а человеческому суду, суду общества.

Событиями 1604-1613 г. был нанесен сокрушительный удар ре­лигиозной идеологии, безраздельному господству церкви во всех сфе­рах жизни: не Бог, а человек творит свою судьбу, не Божья воля, а деятельность людей определяет исторические судьбы страны.

Усилилась роль торгово-ремесленного посадского населения в общественной, политической и культурной жизни. Этому способствовало и образование в середине XVII в. «единого всероссийского рынка», в результате чего политическое объединение было закреплено эконо­мическим объединением всех русских земель. Появляется новый де­мо-кратический писатель и читатель.

Усиление роли посада в культурной жизни влечет за собой демок­ратизацию литературы, ее постепенное освобождение от провиденциализма, символизма и этикетности - ведущих принципов художе­ственного метода русской средневековой литературы. Цельность этого метода уже начинает разрушаться в литературе XVI в., а в XVII в. условно-символическое отображение действительности вытесняется «живством». Начало этого процесса связано с широким проникнове­нием в книжный риторический стиль Деловой канцелярской письмен­ности, с одной стороны, и устного народного творчества - с другой.

Все это свидетельствует об усилении процесса «обмирщения» культуры и литературы, т. е. ее постепенном освобождении от опеки церкви, религиозной идеологии.

Смутное время начала XVII в. положило начало новому этапу в истории России. В обществе произошли значительные перемены: появилась новая правящая династия, на долгое время сформировалось отрицательное отношение к носителям западноевропейской культуры, страна оказалась разоренной. Последствия Смутного времени изживались на протяжение десятилетий, и все же полностью восстановить прежние формы жизни было невозможно. Смута стала в определенном смысле рубежом в истории позднесредневековой России. Людей XVII в. волновали и интересовали эти изменения в их жизни, осмыслить которые они пытались через оценку событий Смутного времени. В связи с этим Смуте посвящен большой комплекс литературно-исторических произведений XVII в., жанр которых можно определить как историческую публицистику. Данная литература, созданная на протяжении всего XVII в., посвящена событиям рубежа XVI–XVII вв. и первого десятилетия XVII в.

Одни из произведений о Смуте отличаются подробностью изложения, другие – образностью характеристик, но все они объединены стремлением осмыслить эпоху недавнего прошлого, столь сильно повлиявшую на настоящее.

Самым популярным из них ранних сочинений о Смуте стала "Повесть, како отомсти всевидящее око Христос Годунову пролитие неповинные крови нового страстотерпца благоверного царевича Дмитрея Угличьскаго " и ее более поздняя переработка "Повесть , како восхити неправдою на Москве царский престол Борис Годунов...".

"Повесть, како отомсти всевидящее око Христос Годунову пролитие неповинные крови новаго страстотерпца благовернаго царевича Дмитрея Угличьскаго" была составлена в Троице-Сергиевом монастыре одним из монахов, который был очевидцем большинства событий (за исключением заграничных похождений Григория Отрепьева и еще нескольких эпизодов), о которых написал. В произведении излагаются события конца XVI – начала XVII в. (до избрания на царство Василия Шуйского), причем автор не только не скрывает своих политических взглядов, но даже страстно их пропагандирует: виновником всех несчастий объявлен Борис Годунов – убийца царевича Димитрия и фактический узурпатор царского престола. По сравнению с Годуновым даже Григорий Отрепьев не выглядит злодеем, хотя автор его и осуждает. Положительный персонаж повести – нововенчанный царь Василий Шуйский, с именем которого связываются надежды на окончание Смуты. Произведение написано книжным языком. Автор сам заявляет, что за образец повествования взял Хронику Константина Манасии. Возможно, именно литературные достоинства обеспечили данной повести популярность в исторической письменности XVII в.

Одно из самых ранних литературных произведений о Смутном времени – так называемая "Повесть о Смуте из статейного списка", которая была составлена непосредственно после убийства Лжедмитрия I как руководство для послов в Речь Посполитую князя Г. К. Волконского и дьяка А. Иванова, отправленных новым царем Василием Шуйским непосредственно после коронации. Описанием коронации Шуйского, состоявшейся 1 июня 1606 г. и завершается текст произведения. По-видимому, в это время повесть и была составлена. Текст "Повести о Смуте из статейного списка" дошел в составе статейного списка посольства Г. К. Волконского и А. Иванова. Отправляя послов к польскому королю Сигизмунду III, Василий Шуйский пытался наладить мирные отношения с Речью Посполитой. Отсюда в повести резкие обвинения в адрес Лжедмитрия I, которые должны оправдать его свержение с престола и расправу над ним.

Произведения, созданные во время Смуты, носят ярко выраженный публицистический характер, что выражается и в их взаимовлиянии: однажды найденная удачная форма подачи материала переходит из текста в текст. Это особенно хорошо видно на примере жанра чудесных видений. Люди были настолько измучены непрекращающимися военными действиями, грабежами и убийствами, что окончание бедствий ожидали не от правительства, а от божественного вмешательства. В такой обстановке мистические настроения, вообще довольно сильные в обществе, проявлялись все чаще. Следствием этого стали видения различным лицам, в которых говорилось об окончании Смуты и которые записывались и оформлялись в виде самостоятельных произведений.

Первым из таких произведений, повлиявшим на последующие, стала "Повесть о видении некоему мужу духовну" протопопа кремлевского Благовещенского собора Терентия, написанная в 1606 г. в ожидании нападения на Москву войск И. Болотникова. "Повесть о видении в Новгороде" рассказывает о видении новгородских чудотворцев некоему монаху Варлааму в Софийском соборе накануне захвата Новгорода шведами в 1611 г. Используя в качестве источника произведение протопопа Терентия, автор новгородской повести изменяет ее главную идею. Терентий повествует о видении "некоему святу мужу" Богородицы и Иисуса Христа в московском Успенском соборе. Согласно видению Богородица вымолила у Христа спасение России, обязательным условием которого было объявлено всеобщее покаяние. В новгородском видении Богородица, окруженная сонмом новгородских святых, за грехи людей предаст город в руки врагов. Из этого исследователи делают вывод, что новгородская повесть написана уже после оккупации Новгорода шведами. "Повесть о видении в Нижнем Новгороде", также написанная в 1611 г., но еще до захвата Новгорода шведами (во всяком случае автор не знал об этом), также использует повесть Терентия в качестве источника, вводя в сюжет нижегородские реалии. В частности, заслуживает внимания призыв к всенародному единению перед лицом врагов, который сыграл решающую роль позднее, при формировании второго ополчения. С нижегородской повестью связана и "Повесть о видении во Владимире", сходная с ней по сюжету; только во Владимире визионером стала женщина, которой явилась Богородица. Обе повести, нижегородская и владимирская, рассылались в 1611 г. по городам, являясь составной частью патриотической переписки между последними, которая предшествовала созданию ополчения.

Целый ряд сочинений был создан после окончания Смутного времени, но их авторами являлись непосредственные участники событий. К этим произведениям следует отнести и главы о Смуте Хронографа редакции 1617 г., и Новый летописец, и некоторые памятники агиографии (например, "Житие царевича Димитрия"). Особое место занимают авторские сочинения, в которых предпринимаются попытки осознать недавние события. При этом сглаживаются противоречия, даются более нейтральные характеристики некоторым одиозным фигурам. Так, гораздо более сдержанно авторы отзываются о Василии Шуйском и его царствовании.

Кроме того, описание Смуты используется авторами для выражения своих политических и мировоззренческих позиций. Одна из таких повестей написана князем Иваном Михайловичем Катыревым-Ростовским, который несмотря на относительно невысокий чин московского дворянина принадлежал к высшей знати России того времени. Помимо знатного происхождения, И. М. Катырев-Ростовский был в свойственных отношениях с новой династией: его первая жена – дочь патриарха Филарета и, соответственно, сестра царя Михаила Федоровича. Князь за чинами не гнался, но служил честно, насколько это возможно при всеобщем "шатании" в Смутное время. В 1608 г. он все же впал в немилость к Василию Шуйскому и был послан на воеводство в далекий Тобольск, где и пробыл до конца Смуты. Таким образом, И. М. Катырев-Ростовский являлся очевидцем не всех событий, о которых писал. Его повесть не изобилует эмоциональными оценками, в ней нет и пересказа мелких фактов. Борису Годунову дается в целом положительная характеристика, сохраняется беспристрастность по отношению к Василию Шуйскому. Григорий Отрепьев, без сомнения, выведен как отрицательный герой повести, но замечательно, что автор обвиняет его за конкретные поступки и действия. Несмотря на явную близость к Романовым, И. М. Катырев-Ростовский избегает прямых похвал в адрес Филарета. В этом сочинении, написанном непосредственно после окончании Смуты, присутствуют элементы историзма, что позволяет отнести его уже не к публицистике, а к исторической прозе.

Сочинение о Смуте князя Ивана Андреевича Хворостинина также отражает характер и воззрения автора. Совсем юным И. А. Хворостинин служил при дворе Лжедмитрия I, был у него в фаворе, а затем, после его свержения, оказался в опале. Дальнейшая служба И. А. Хворостинина сопровождалась периодическими обвинениями в симпатиях к католичеству и западноевропейской культуре. Современники отзываются о нем как о высокомерном, неприятном в общении человеке. Под стать автору и его сочинение "Словеса дней, и царей, и святителей московских...", в котором И. А. Хворостинин сосредоточивается на собственной фигуре, причем старается себя всячески обелить и подчеркнуть свое значение в событиях Смуты. В реальности оно было не столь велико. Событийный ряд в сочинении И. А. Хворостинина представлен на редкость бедно, укажем как пример, что в тексте отсутствуют даты. Несмотря на это просматривается центральный герой эпохи, которым, по мнению автора, был патриарх Гермоген.

Произведение князя Семена Ивановича Шаховского представляет собой трактат о царевиче Димитрии. Источником трактата стала повесть И. М. Катырева-Ростовского. Сочинение С. И. Шаховского сближает со "Словесами дней, и царей, и святителей московских..." И. А. Хворостинина именно литературная составляющая, в тексте упомянуто минимальное количество фактов. Произведение состоит из двух частей: жития царевича Димитрия и повествования о Лжедмитрий I ("Повесть о некоем мнисе, како послася от Бога на царя Бориса"). Эти части связаны хронологически, тематически и литературно. Через все сочинение проходит идея возмездия Борису Годунову за его грехи и тема смирения, которое является спасительным в любой жизненной ситуации. Перед нами попытка осмыслить исторический опыт Смутного времени, придать историческому повествованию нравоучительный характер.

Смуту описывали не только аристократы, но и представители других слоев населения. Из сочинений, написанных церковными авторами, самым известным стала "История " келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына – деятельного участника событий Смутного времени. В период осады польскими войсками Троице-Сергиева монастыря А. Палицын участвовал в сочинении грамот патриотического содержания, которые рассылались по городам и сыграли значительную роль в единении общества. В "Истории" троицкий келарь рассказывает о событиях, хорошо ему известных: об осаде Троице-Сергиева монастыря. Автор пишет о своей роли в защите монастыря, подчеркивая, подобно И. А. Хворостинину, значительность своих действий. В то же время сочинение А. Палицына наполнено фактическими деталями, диалогами действующих лиц. Автор явно стремился запечатлеть исторический процесс во всем его многообразии, и в этом "История" сближается с повестью И. М. Катырева-Ростовского. Важно в произведении А. Палицына осознание роли народных масс в историческом процессе, в этом он как историк оказался состоятельнее своих современников.

Из приказной среды вышел Иван Тимофеев – автор еще одного известного произведения о Смуте, так называемого "Временника".

"Временник" написан тяжелым витиеватым языком, свидетельствующим о попытке автора подделаться под стиль церковной книжности, а также о том, что он этим стилем не владел. И. Тимофеев описывает бедствия, постигшие Русскую землю, причем, задаваясь вопросом о причине этих бедствий, критикует внутреннюю политику Ивана Грозного и Бориса

Годунова, изменивших "законный порядок" реформы и пр. Здесь, как и в других сочинениях, созданных современниками Смуты после ее окончания, заметно стремление осмыслить события недавнего прошлого.

Отдельную группу составляют компиляции, опирающиеся на сочинения современников Смуты. Часто они соединяют фрагменты нескольких источников, которые противоречат один другому в оценках событий. Эти источники как бы "говорят разными голосами".

Например, в составленном в 1630–1640-е гг. тексте "Иное сказание" повествование ведется с привлечением "Повести, како отомсти всевидящее око Христос Годунову пролитие неповинные крови новаго страстотерпца благовернаго царевича Дмитрея Угличьскаго" и Хронографа редакции 1617 г. В свою очередь, "Иное сказание" широко использовано в тексте Хронографа редакции 1620 г.

Компиляцией является и так называемая "Рукопись Филарета", в действительности не имеющая к патриарху Филарету отношения (эта безосновательная атрибуция появилась в конце XVII в.). Она написана в 1620-е гг. на столбце, как полагают, в Посольском приказе. Среди ее источников выделяют повесть И. М. Катырева-Ростовского и, предположительно, Новый летописец.

Новый летописец был составлен около 1630 г. Он освещал события Смутного времени с позиций Романовых и, в частности, патриарха Филарета. Несмотря на свое название, данное произведение летописью не является. Оно разделено на главы, каждая из них представляет собой законченное повествование, в котором даты хотя и присутствуют, но не являются главной и непременной частью рассказа. В заголовке Нового летописца присутствуют слова "степень царя Федора Иоанновича", что наводит на мысль, что автор или авторы сочинения ставили целью продолжить текст Степенной книги, которая завершается на степени Ивана Грозного. Новый летописец был чрезвычайно популярен в XVII в., известно несколько десятков его списков. Стиль его повествования существенно повлиял на исторические сочинения последующего времени.

Смута занимала умы русских людей на протяжение всего XVII в. На примере повестей и сказаний о Смутном времени можно проследить процесс превращения современности в историю, а публицистики – в историографию.