Борис Викторович РАУШЕНБАХ родился в семье инженера. Отец, Виктор Якобович, происходил из немцев Поволжья, более двадцати лет занимал на фабрике «Скороход» должность технического руководителя кожевенного производства. Мать Раушенбаха, Леонтина Фридриховна, урождённая Галлик, происходила из эстонских немцев, получила общепринятое по тем временам для девушек образование, владела русским, немецким, французским и эстонским языками, играла на фортепиано.

Борис рано окончил школу, поступив сразу во второй класс. После окончания школы пошёл работать на Ленинградский авиационный завод № 23.

В 1932 году Раушенбах поступил в Ленинградский институт инженеров гражданского воздушного флота (ЛИИ ГВФ), увлекался планеризмом. В Коктебеле, традиционном месте для испытания планеров, Борис Раушенбах впервые встретился с Сергеем Королёвым. Много позже случайное знакомство переросло в сотрудничество на долгие годы в ракетной и космической технике. Строительство планеров и их испытания позволили Раушенбаху написать и опубликовать в популярном тогда московском журнале «Самолёт» первые научные статьи о продольной устойчивости бесхвостых самолётов. О незаурядности этих статей говорит то, что коллектив, издающий учебники для авиационных институтов под руководством известного учёного В. С. Пышнова, в книге об устойчивости самолётов сослался на статьи студента Б. Раушенбаха.

За полтора года до окончания института переехал в Москву, где стал работать в Ховринском институте, или РНИИ (Ракетный институт), в отделе Королёва, который занимался тогда крылатыми ракетами. Борис Викторович успел разобраться с автоматикой ракеты к 1938 году, когда Сергей Павлович Королёв попал под репрессии. Раушенбаха отстранили от негласного поста ведущего конструктора, работы над жидкостными ракетами были свёрнуты, и он занялся теорией горения в воздушно-реактивных двигателях.

За месяц до начала Великой Отечественной, 24 мая 1941 года, Борис Раушенбах женился на Вере Иванченко, которая в ту пору училась на историческом факультете МГУ.

Осенью 1941 года институт № 3 был эвакуирован в Свердловск. С ноября сорок первого до марта сорок второго Раушенбах работал на одном из оборонных заводов. В марте 1942 Раушенбаха вызвали повесткой в военкомат, но направили не в армию, а, как и других немцев, в трудовой лагерь в Нижнем Тагиле. Раушенбаху «повезло»: на него обратил внимание известный авиаконструктор генерал В. Ф. Болховитинов и договорился об использовании заключённого в качестве расчётной «рабочей силы». Новый руководитель РНИИ М. В. Келдыш добился возвращения Раушенбаха. В 1948 формально закончилась ссылка Раушенбаха, он вернулся в Москву и продолжал работать у Келдыша. В 1949 защитил кандидатскую, в 1958 - докторскую диссертации. У Келдыша он разрабатывал теорию вибрационного горения, акустических колебаний в прямоточных двигателях.

В 1955-1959 годах Раушенбах, перейдя на работу к С. П. Королёву, выполнил пионерские работы по ориентации космических аппаратов и их движению в мире, лишённом тяжести. В 1960 году получил Ленинскую премию за уникальную работу по фотографированию обратной стороны Луны (КА «Луна-3»). Менее чем за десять лет под его руководством были воплощены также системы ориентации и коррекции полёта межпланетных автоматических станций «Марс», «Венера», «Зонд», спутников связи «Молния», автоматического и ручного управления космическими кораблями, пилотируемыми человеком.

В начале 1960 года создавался первый - «гагаринский» - отряд космонавтов, и Раушенбах принимал деятельное участие в подготовке первого полёта человека в космос. В 1966 году Борис Викторович был избран членом-корреспондентом, а в 1986 году - действительным членом Академии наук СССР.

Много времени отдавал Борис Викторович Раушенбах преподавательской деятельности. Сразу по возвращении из нижнетагильской ссылки в 1948 году он начал читать лекции на физико-техническом факультете МГУ, впоследствии выделившемся в Московский физико-технический институт. В 1959 стал профессором, более 20 лет заведовал кафедрой механики МФТИ.

Продолжая работать в области ракетной техники, Раушенбах начал изучать теорию перспективы в изобразительном искусстве, богословие. В 1997 году в издательстве «Аграф» вышла в свет книга Бориса Викторовича «Пристрастие», в которой немалое место уделено как вопросам науки, так и вопросам религии. Здесь большой очерк-биография пионера ракетной техники и космонавтики Германа Оберта, воспоминания о скульпторе-антропологе М. М. Герасимове и о Главном конструкторе ракетно-космических систем С. П. Королёве; здесь обширная статья, написанная Раушенбахом к 1000-летию крещения Руси, и ряд статей мировоззренческого характера; здесь, наконец, два материала, посвящённых иконам и иконописи. В 1999 году издательство «Пашков дом» выпустило новую книгу Б. В. Раушенбаха «Постскриптум», диапазон которой, при небольшом объёме, очень широк: от массы событий уходящего XX века - житейских, бытовых впечатлений, биографических событий, включивших в себя и любовь, и «суму», и тюрьму, и работу на космос, - до философских обобщений, размышлений о нашем обществе и мироустройстве, о Петре I и его реформах, о Востоке древнем и современном, о проблемах образования в России и за её пределами, о судьбе русской науки, о нацизме и национализме.
Борис Викторович Раушенбах был действительным членом Международной академии астронавтики, Академии космонавтики имени Циолковского, лауреатом Ленинской и Демидовской премий, председателем Научного совета Российской академии наук по комплексной проблеме «История мировой культуры», в конце 1980-х возглавлял движение российских немцев за национальное возрождение, был членом редколлегий многих журналов и книг. Заместитель главного редактора журнала «Космические исследования», член редколлегии серии «Из истории отечественной философской мысли».

Борис Викторович РАУШЕНБАХ: цитаты

Борис РАУШЕНБАХ «Постскриптум»

…Итак, я умирал и понимал, что умираю. Это было не страшно, даже чем-то приятно. Я совершенно не боялся смерти, хотя, если посмотреть со стороны, лежал, как говорится, в полной отключке. Вся работа на самом деле происходила во мне, там. Вначале сутки, двое, час или полчаса, не знаю сколько, я был в прострации, в полной черноте. Потом началось долгое и мучительное, страшно неприятное ощущение кавардака: какие-то люди ходят и ходят, чуть ли не задевая меня и очень раздражая. Да что же это творится, думаю, чего они ходят, мне это противно, так противно! И вдруг люди зашагали как бы в шеренгах, появился некий порядок, потом они вообще исчезли, и я обнаружил, что пошел сам. Шагнул и в то же мгновение увидел, что если пойду этой дорогой, то умру, и я стал выбирать, что делать. Ясно понимал, какой передо мной выбор, твердо знал это и не боялся. Видел перед собой коридор, который тянулся куда-то вдаль, там, в конце, брезжил свет, и я заколебался: может быть, мне пойти туда? Потому что справа было нечто непривлекательное, неопрятное, как я понимал, но в той стороне была жизнь. А коридор выглядел чистым, светлым, приятным, в глубине его сияло то ли голубое небо, то ли что-то в этом духе. И все-таки я повернул направо, в кавардак, где была жизнь. Я пережил нечто похожее на то, что пережили герои Раймонда Моуди, американского писателя, автора книги "Жизнь после смерти". Не буквально, но очень многое у меня совпало с их ощущениями, хотя читал я эту книгу гораздо позже тех событий, о которых рассказываю сейчас. То, что со мной происходило, происходило до чтения и не было мне внушено доктором Моуди, однако происходило именно по его схеме, то есть я вписался туда, в этот ряд. Выбрал. И почувствовал себя живущим.

Позже я снова провалился. Но уже по-другому, это была болезнь. Нормальная болезнь, где я не выбирал между жизнью и смертью. А в тот момент я выбрал Жизнь.

Все это происходило, видимо, уже после операции на почке. Я очень хорошо помню и тот мучительный беспорядок, и ту тягостную муть, и ту беспорядочно снующую толпу людей. Но когда появилась возможность выбора между Жизнью и Смертью, я решился... Забавные переживания.
Возвращаться к жизни было не противно. Я бы сказал, что и уход туда, в светлый коридор, казался не то чтобы приятным, но ничего сверхъестественного в нем не было, он был нормален, не вызывал чувства отвращения. У меня лично не вызывал. У других это бывает, и они об этом пишут, в частности, в книге Моуди.

Слава Богу, что я ничего не знал об этом до операции. И у меня осталось такое ощущение, что я походил потому свету и вернулся на этот. Чтобы доиграть свою игру.

Считаю, что без высшего начала жизнь настолько омерзительна, что лучше не жить. Если нет ничего высокого, идеального в нашем существовании, то это не для меня.

И только сегодня, оглядываясь с вершины моих лет на жизнь, зная, как дальше пошли события в Ленинграде, считаю, что мне просто повезло или Высшие силы позаботились обо мне и отправили в Москву, чтобы меня в тот раз не схватили с моей национальностью, с моей выразительной фамилией: немец, да еще проник в авиационную промышленность! Конечно, с целью вредительства — не иначе. Должность, которую я занимал в Москве, должность простого инженера, никого не волновала, меня никто не хотел спихнуть с этого места. Московский доносчик, может быть, писал на всех, но не на меня, потому что меня не знал, а ленинградский доносчик, который мог бы написать, меня не видел, я уже исчез из его поля зрения, зачем ему было писать на меня, когда там были другие?

Я думаю, мне тогда крупно повезло. Какая-то Высшая сила меня заботливо опекает. Причем я уже заметил, что когда на меня обрушиваются крупные несчастья, то потом обнаруживается, что если бы этого не случилось, дело обернулось бы еще хуже. Так повторялось несколько раз в моей жизни, поэтому я отношусь философски к тому, что со мной случается, и думаю: наверное, все к лучшему, если не это, было бы что-нибудь еще похуже. Опыт по этой части у меня есть. Когда жизнь больно меня ударяла и я был уже на краю, потом оказывалось, что — слава Богу! Иначе было бы много страшнее — так и так, и вот так... Я считаю, что забочусь о своем любимом мишке, моей драгоценной детской игрушке, подаренной мне крестными, а кто-то так же заботится обо мне.

Религия, с моей точки зрения, нечто адресующееся к той части души, которая не занимается рациональными делами. Богословие - рациональная наука, поэтому им может заниматься и атеист, скажем, искусствовед, - пожалуйста. А я говорю о вере, о настоящей вере.

В младенчестве я не выбирал религию, какая она ни есть — она моя. Сейчас же я принимал религию не как ребенок, а сознательно. Перешел в православие не только потому, что в России нет гугенотских храмов, но и потому, что считаю православие ближе к истине, то есть ближе к древней Церкви, которая создавалась апостолами. И поэтому если хочешь принадлежать древней Церкви, по возможности более древней, то, пожалуй, православная к ней наиболее близка, ближе католической. Если хочешь быть по возможности близким к первоначальному христианству апостолов, то, с моей точки зрения, может быть и ошибочной, надо идти по линии православия.
И обрядовая сторона, если иметь в виду церковную службу, у православных самая впечатляющая, самая красивая. Я бывал за границей и в протестантских, и в католических храмах, и мне кажется, что православие, со многих точек зрения, лучше всех других конфессий; и эмоционально, и по внешним проявлениям — богослужению, пению и прочему.

Религиозное чувство, по мнению Андрея Дмитриевича Сахарова, есть результат того, что существует Нечто вне материи и ее законов, что отепляет мир; вот это отепление и можно назвать религиозным чувством. Вежливая форма религиозности в материалистическом мире — это современное представление об осмысленности мироздания. Многое свидетельствует об этой осмысленности, о том, что мироздание не случайное собрание молекул. Если допустить случайность, то выводы будут такими страшными, что хоть вешайся, А раз признается осмысленность мироздания, то человеческая жизнь не конкретно моя, ваша, чья-то еще — не совсем случайна.

Ждать, когда на нас с неба упадет благодать Божья, ничего при этом не делая, глупо, церковь не обязана заниматься устройством государственных дел, им должно заниматься общество, и заниматься активно; религия не обязана спасать страны, она спасает отдельного человека, чего не делает государство».

Если выражаться советским стилем, то религия — наиболее активная часть идеологического фронта. Очень важная часть, потому что для людей, ищущих верный путь, неизбежны и даже необходимы метания из стороны в сторону — можно метнуться влево, можно метнуться вправо, — но всегда должно быть что-то неизменное, к чему возвращаются, чтобы снова начать поиски правильного пути. Таким неизменным, в частности, и является религия. Она не придумана, она существовала всегда.

Тягу к религии я почувствовал на определенном этапе своей жизни, но могу ли причислить себя к тем 10-15% — не знаю. Может быть... Почему возникло это чувство, рассказ отдельный, считаю, что я о религии еще ничего не написал, не исключено, что ей будет посвящена моя следующая книга. Но иконописью, иконопочитанием, повторяю, я занялся уже на излете моей работы в фирме Королева, и новое развитие "вбок" косвенно, не впрямую, может быть, и связано с моей основной профессией. Повлияло и мое детство, когда меня водили в церковь, приобщали Святых тайн, а детские впечатления — это не такая вещь, которая забывается и исчезает бесследно. В этом смысле меня могут понять мои ровесники, но не поймут молодые, хотя бы мои дети, которых в церковь не водили. У нас совершенно разные корни, и мои надо искать в детстве, кроме, конечно, известной предрасположенности, совершенно очевидной. Во все времена моей жизни мне была весьма неприятна антирелигиозная пропаганда, я всегда считал ее чушью и болел за религию. У меня всегда вызывал омерзение атеизм советского типа - западного я не знаю, там, наверное, все выглядит приличнее. В царской России тоже были неверующие, свои Базаровы, их никто не истреблял, хотя многие и не одобряли. Но никакой Базаров не мог вызвать лично у меня такого отвращения, какое вызывали воинствующие безбожники советских времен, в подавляющем большинстве абсолютно безграмотные и неоправданно агрессивные.

Вернусь к моим работам о Троице. Поскольку в богословии меня интересует логическая сторона, то мне удалось доказать одно положение, которое до сих пор не было известно. Понятие Троицы всегда считалось алогичным — три Бога составляют одного Бога, как это может быть одновременно: три и один? Когда мы говорим о святости Троицы, нам не с чем из повседневной жизни ее сравнивать, святость свойственна лишь божественному. Но когда речь заходит о триединости, то человеческий ум невольно ищет аналогии в повседневной жизни, хочет увязать это понятие с формальной логикой.

Поэтому, например, богословы Флоренский, Трубецкой пытались найти выход из положения двояким способом. Один путь, предложенный Флоренским, сводится к тому, что непостижимость свойственна Богу, и поэтому бояться ее не надо. Другая точка зрения — Трубецкого — заключается в том, что никакого противоречия нет, Бог один, а троичны Лица: не три Бога, а три Лица составляют единого Бога. Можно привести такой пример логики Трубецкого — три цветка составляют один букет, здесь все понятно. Но как понять мысль: три цветка составляют один цветок? Мне удалось показать, что понятие Троицы безупречно, даже когда три Бога составляют одного Бога. Удивляюсь, как Флоренский об этом не догадался, ведь он был математиком по образованию. Он просто, видимо, не думал в этом направлении.

Я сказал себе: будем искать в математике объект, обладающий всеми логическими свойствами Троицы, и если такой объект обнаружится, то тем самым будет доказана возможность логической непротиворечивости структуры Троицы и в том случае, когда каждое Лицо является Богом. И четко сформулировав логические свойства Троицы, сгруппировав их и уточнив, я вышел на математический объект, полностью соответствующий перечисленным свойствам — это самый обычный вектор с его тремя ортогональными составляющими...

Остается лишь поражаться, что отцы Церкви сумели сформулировать совокупность свойств Троицы, не имея возможности опираться на математику. Они совершенно справедливо называли любые отклонения от этой совокупности ересями, как бы ощущая внутренним зрением их разрушительную пагубность. Лишь теперь становится понятным величие отцов Церкви и в смысле интуитивного создания безупречной триединости. Сегодня совершенно разумна формулировка догмата о Троице, которая точно следует символу Веры: "Лица Троицы составляют единое Божество, в котором каждое Лицо в свою очередь является Богом".

Я с каким-то рвением окунулся в искусство и в религию, абсолютно безо всякого расчета, от этого увлечения никогда ничего не имел, то есть все произошло стопроцентно по любви. Я имею в виду не только деньги, но и положение в обществе — не стал же я знаменитым искусствоведом или известным богословом, да и не ставил перед собой такой задачи. Ничего положительного, с точки зрения внешней биографии, в моем увлечении нет, мне это ни к чему, я вполне бескорыстен в таких делах» Мне просто интересно что-то делать в этой сфере, думать в этом направлении, писать статьи, книги.

Если человек прочел Библию от начала до конца, то ему открылись такие глубины! Можно ли это сравнивать с деловой литературой, живущей, по сравнению с Великой Книгой, один миг? Я знаю, с чем сравниваю, потому что многократно читал Новый Завет, в какой-то степени знаю Псалтырь, более или менее — Пятикнижие Моисея. Но беру и перечитываю, и когда мне это надо по делу, и когда просто тянет. У меня есть маленькое карманное издание Нового Завета, я всегда беру его в поездки и читаю, то есть читаю не по делу, а для себя.

У Гомера есть пример взаимодействия логической и внелогической частей нашего сознания. В "Илиаде" Гектор говорит об ожидающей его трагической судьбе:
...Твердо я ведаю сам, убеждаясь и мыслью, и сердцем,
Будет некогда день, и погибнет священная Троя...
Как видите, Гектор ведает и мыслью (основываясь на рациональном мышлении), и сердцем (опираясь на образные предчувствия). Для дальнейшей античной традиции характерно разделение "мнения", то есть того, что получено посредством чувств, и "знания", имеющего своим источником разум. Для целостного же восприятия мира следует, что наука и религия не противоречат, а дополняют друг друга, точно так же, как искусство не противоречит науке, а дополняет человеческое восприятие мира. Наука изучает законы материального мира, что не является целью религии. Поэтому здесь не может возникнуть никаких конфликтов или недоразумений.

….....................................................

«Творчество есть философия по самой своей сути», — говорит греческий скульптор Диодор, один из героев пьесы Иона Друцэ «Падение Рима». Несомненно, это кредо и самого автора. Он верен ему давно, и он упрямо верен ему и сегодня, когда на книжных прилавках, на экранах кинотеатров и телевидения торжествуют насилие и секс, а на страницах элитарных изданий законодатели постмодерной моды предаются изысканно безмятежным литературным играм во всеобщую относительность всех смыслов и ценностей. Более того, — для Иона Друцэ органично не просто философское, но православно-философское художническое видение и переживание жизни. Это делает его творчество близким всем нам: вопросы «что хорошо» и «что плохо», определяющие наши идеалы, сформировались в народе за 1000 лет такими, какими их видит православие. Даже атеизм XX века не смог поколебать их, и, сдавшись, просто объявил «общечеловеческими».

Конечно же, сегодня религиозность стала модой, низкопробной разменной монетой массовой культуры наряду с рекламой, эротикой и проповедью насилия. Поэтому обращение большого писателя к подобной теме требует от него мужества и мастерства. Ион Друцэ умело справляется с этой трудной задачей, и его творения заслуживают самого благодарного внимания и самого высокого признания.

Строгое следование историческим фактам не мешает писателю представить их так живо, так правдиво, что даже давно известное видится читателю в новом свете, дает возможность почувствовать себя живым свидетелем описываемого. Так, прочтя много лет назад роман Друцэ «Белая церковь», я вдруг увидел воочию и реальный штурм Измаила, и живого Суворова. Этот роман позволил мне понять и легендарного Паисия Величковского, переставшего быть для меня персонажем условно-житийной литературы.

То же ощущение состоявшегося открытия пережил я и после повести «Суббота в Назарете», опубликованной недавно в журнале «Континент» (№85). Несколько строк Евангелия превратились в грандиозную картину, заполненную переплетением сложных психологических проблем на вечную тему: «нет пророка в своем отечестве». Автор заставляет еще и еще раз поразмыслить читателя о том, что есть Отечество — не племенное, а духовное.

Стремление понять современную русскую, да и вообще европейскую культуру, привлекает внимание писателя к ее истокам — первоначальному христианству. Один из казалось бы незначительных эпизодов — крушение Римской империи, описанный в «Анналах» Тацита, — становится главным полем захватывающей борьбы разложившейся античности и идущего ей на смену христианства. Пьеса «Падение Рима» («Континент» 87) — не только яркое художественное осмысление прошедшего. Ее глубинная суть весьма современна. И поэтому приобретают пророческий смысл с горечью сказанные слова римского понтифика: «Мир всецело поглощенный половым инстинктом, прикидывающий, как и с кем бы еще переспать, не заслуживает покровительства богов». Античные боги отвернулись от Рима, ибо закон стал мертвой буквой и несет в себе уже начала беззакония, прогрессирующее разложение, захватившее и государство, и семью. Римский полководец Авл Плавт, побуждаемый Нероном осудить на смерть свою жену-христианку, наперекор императору оправдывает ее, ведь «без блага семьи нет Отечества». Мысль, которую нелишне помнить и сегодняшним политикам.

В стремлении понять и почувствовать истоки нашей культуры писатель не мог обойти вниманием гигантскую фигуру апостола Павла, вероятно, самую значительную в истории распространения христианства. Обратившись к юности апостола, Друцэ вновь показывает, что закон, из которого ушел живой смысл, из которого ушла любовь, ведет к вырождению. И не на что в истории рассчитывать народу, не осознавшему и не искупившему свой грех (мысль эта повторяется и в повести «Жертвоприношение», которую также печатал в № 82 журнал «Континент», взявший на себя сегодня нелегкую созидательную задачу отстаивания ценностей христианской культуры в современном мире).

Обращение Иона Друцэ к возникновению христианства, а следовательно и европейской культуры, весьма значимо и одновременно чрезвычайно трудно. В отличие от Михаила Булгакова, свободно трансформировавшего евангельские сюжеты, Друцэ пишет свои повести, строго следуя канонам. Может быть, это стесняет его фантазию, но, тем не менее, не мешает писателю достичь высокого художественного совершенства.

Часто слышу и читаю такую фразу: «Толстого предали анафеме...» и так далее. Но это вовсе не означает, что его прокляли. Его предали анафеме потому, что он официально вышел из Церкви, и Церковь должна была его извергнуть, отлучить, — по-гречески это действо называется «анафемой».

Церковь никого не проклинает, просто она публично объявляет, что такой-то больше не член Церкви. Никакого уничижительного смысла это действо не имеет. Толстого были обязаны предать анафеме, а у нас многие думают, что его предали проклятию. Ничего подобного, все это чушь собачья! Просто Церковь больше не считала его своим прихожанином.

Толстой был, конечно, человек вздорный, он придумал свою религию, положил начало «толстовству», непротивлению злу насилием, считал, что надо брать во внимание подлинную проповедь Иисуса — и в какой-то мере он был прав, — и плевать на всякие церковные авторитеты. Нужно, мол, действовать по Евангелиям. Ну, со своей собственной религией ему нечего было делать в Церкви. И писатель сам себя отлучил, прежде всего, а потом уж Церкви ничего не оставалось, как утвердить это отлучение.
Вот, примерно, так все это выглядело.

Борис Викторович РАУШЕНБАХ: статьи

Борис Викторович РАУШЕНБАХ (1915 - 2001) - физик-механик, один из основоположников российской космонавтики, академик АН СССР, академик РАН: | .

ЛОГИКА ТРОИЧНОСТИ

Как известно, становление догмата о Пресвятой Троице было связано с борьбой различных богословских точек зрения, в конце концов, приведшей к единому мнению. Это мнение удалось сформулировать в виде догмата, нашедшего свое выражение в никео-цареградском Символе веры.

Однако даже этот символ веры несет на себе следы споров и недоумений. Это подтверждает 8-ой член Символа веры, где третье Лицо Троицы названо Господом, а не Богом. Возможно, здесь проявилась осторожность и дипломатичность Василия Великого, не желавшего неосторожной формулировкой вновь раздуть костер еще не вполне остывших споров. Конечно, термины Господь и Бог являются синонимами, однако в истории Церкви известно, что иногда синонимам давалось разное значение. Так, греческим терминам "усия" (сущность) и "ипостась" (Лицо), которые ранее всегда рассматривались как синонимы, отцами Церкви было придано разное значение. Указанная особенность текста Символа веры, которую недостаточно твердые в православии люди начинали трактовать по-своему, привела к необходимости дополнительного уточнения. На 6-м Вселенском соборе было одобрено послание Софрония, патриарха Иерусалимского, в котором говорилось, что Святой Дух вечно от Бога и Отца исходит и признается Светом и Богом. Поскольку во втором члене Символа о предвечном рождении Сына от отца говорится: "Свет от Света, Бога истинна от Бога истинна", то возникает строгая картина единосущности трех Лиц Троицы, каждое из которых является Светом и Богом. Указанное уточнение Софрония не могло, однако, быть внесено в Символ, поскольку еще на 3-м Вселенском соборе (его седьмым правилом) было запрещено вносить изменения в текст никео-цареградского Символа веры.

В учении о Троице отцы Церкви дали догматически безупречное решение стоявшей перед ними проблемы — выразить одновременность в Боге и монады и триады. Эта триединость очень сжато и четко выражена в первом послании апостола Иоанна: "Ибо три свидетельствуют о небе: Отец, Слово и Святой Дух; и Сии три суть едино" (1 Ин., V, 7). Неудивительно, что эту триединость не уставали подчеркивать и отцы Церкви. Св. Григорий Богослов в своем Слове на Крещение говорит: "Я еще не начал думать об Единице, как Троица озаряет меня Своим Сиянием. Едва я начал думать о Троице, как Единица снова охватывает меня". В последнем высказывании хотелось бы обратить внимание на слово "думать". Триединость была для того времени понятием, отсутствовавшим у классиков философии, и требовала серьезных размышлении, чтобы постичь ее суть, насколько это вообще возможно, когда говорят о принципиально непостижимом, о Боге.

Размышления о триединости вызвали целый поток недоумений, сомнений и ересей. Человеческий ум всегда стремится понять высказываемое утверждение. «Понять» означает включить это утверждение в совокупность истин, подтверждаемых повседневной человеческой практикой, в конечном счете, согласовать его с рациональной формальной логикой. Кажущаяся несогласованность догмата с формальной логикой толкала многих на еретические построения.

Здесь не место обсуждать возникавшие в течение столетий недоумения о ереси, об этом можно узнать из истории Церкви. Здесь достаточно зафиксировать состояние проблемы к XX в. Прежде всего, хотелось бы обратить внимание на то, что свойства Троицы можно разбить на два класса: логические и внелогические. К логическим можно отнести такие, как триединость, единосущность и т.д., а к внелогическим — такие, как живоначальность, святость. Ниже будут рассматриваться лишь логические свойства Троицы, и вовсе не потому, что они важнее, а потому, что именно они вызывали недоумения и ереси. И это вполне естественно. Когда мы говорим о святости Троицы, то нам не с чем из повседневной жизни сравнивать ее, святость свойственна лишь божественному. Но когда речь заходит о триединости, то человеческий ум невольно ищет аналогии в повседневной жизни, хочет увязать это понятие с формальной логикой. Возвращаясь к высказанному выше желанию охарактеризовать состояние проблемы к началу XX в., естественно обратиться к обсуждению разногласия, возникшего между П.А.Флоренским и Е.Н.Трубецким по поводу толкования понятия "триединство", которое о.Павел Флоренский дал в своей книге "Столп и утверждение истины". Их разногласия являются весьма характерными - это две точки зрения, существующие и сегодня.

Спор возник по поводу того, можно ли тезис о существовании трех Лиц, которые составляют единого Бога, согласовать с обычной формальной логикой. Позиция о.Павла Флоренского хорошо видна из его слов: "Троица в Единице и Единица в Троице для рассудка ничего не означает". Он считает это положение антиномичным (противоречивым по форме) и не видит в этом ничего плохого, считая, что это противоречие и не надо снимать, а надо преодолевать его подвигом веры. Антиномичность становится здесь своеобразной неизбежностью, по мысли о.Павла Флоренского, "Тезис и антитезис вместе образуют выражение истины. Другими словами, истина есть антиномия и не может не быть таковою". Следовательно, по о.Павлу, на формально-логические "нелепости" просто не следует обращать внимания, их наличие скорее подтверждает истинность высказывания, чем опровергает его.

Е.Н.Трубецкой придерживается прямо противоположного взгляда. Вот что он говорит в докладе, прочитанном 26 февраля 1914 г. на заседании Религиозно-философского Общества в Москве, относительно высказываний о.Павла: "Вопреки уважаемому автору, вовсе не антиномичен догмат св.Троицы, ибо никакого внутреннего противоречия в нем не заключается... в церковном догмате "единство" относится к Существу, а "троичность" — к Лицам". И далее: "Когда грубое человеческое понимание превращает трех Лиц в трех Богов, догмат действительно превращается в антиномию, ибо тезис, гласящий, что Бог един, никак не может быть согласован с антитезисом, что есть три Бога".

Как уже говорилось, подобная точка зрения встречается и сегодня. В современном изложении основ православной веры говорится: "Лица Троицы неслиянны, но составляют единое Божество, в котором каждая Ипостась имеет одинаковое Божеское достоинство с каждой другой. Ипостаси св. Троицы не являют собою трех Богов, но одного Бога".

При всей внешней убедительности последних утверждений бросается в глаза отход в них от Символа веры. Ведь в Символе четко говорится о том, что каждое из трех Лиц является Богом. Об этом же свидетельствует и практика молитвы. Достаточно вспомнить, например, что вечерня начинается пением священнослужителей в алтаре, где есть и такие слова: "Приидите, поклонимся и припадем Христу Цареви нашему Богу". Конечно, всегда возможно трактовать нужным образом и Символ и молитвы, но, безусловно, предпочтительнее не заниматься трактовками, а понимать тексты в их прямом смысле. Вероятно, это соображение сыграло свою роль в том, что о.Павел предпочел антиномию даже едва заметному отходу от Символа веры.

Ниже будет показано, что утверждение "Бог един" при известных условиях вполне может быть согласовано с утверждением "есть три Бога" без возникновения какой-либо антиномии. Это открывает дорогу тому, чтобы учение о Троице не вошло даже в малейшее формальное противоречие с Символом веры. Прежде чем приступить к изложению соответствующих соображений, необходимо показать, в чем заключалась формально-логическая ошибка. Е.Н.Трубецкого (для краткости ниже будет говориться лишь о Трубецком, понимая, что это относится ко всем занимающим аналогичную позицию), когда он говорил о том, что триединость, если считать каждое Лицо Богом, приводит к антиномии. Для того чтобы придать последующим рассуждениям наглядность, рассмотрим два простых примера.

Утверждение — три цветка составляют один букет — логически безупречно, поскольку "цветок" и "букет" разные понятия. Антиномия немедленно возникла бы, если бы утверждение звучало так: три цветка составляют один цветок. Если рассуждать по этой схеме, утверждение: "Три Лица составляют одного Бога" — вполне допустимо до тех пор, пока считается, что Лицо не Бог. Именно этот ход мыслей и характерен для Е.Н.Трубецкого. Рассмотрим теперь более сложный пример — три капли воды. Каплей будем называть частицу воды, со всех сторон окруженную воздухом. Утверждение: "Три капли составляют одну каплю " - может оказаться справедливым, если допустить, что капли могут сливаться воедино. При этом можно также допустить, что исходные капли различаются окраской, после слияния не смешиваются, а сохраняют свою индивидуальность, короче — по возможности приблизить их к общепринятому логическому представлению о Троице. В чем различие в рассмотренных примерах с цветками и каплями? Основное логическое различие заключается в том, что три цветка не взаимодействовали, в то время как взаимодействие капель имело место — они сливались. Следовательно, элементарное рассуждение Е.Н.Трубецкого для взаимодействующих объектов может оказаться неприменимым. Дело в том, что приведенное выше рассуждение о цветках опиралось на логический закон тождества, согласно которому в процессе рассуждения всякий предмет надо мыслить одним и тем же, в неизменном содержании его признаков. В случае с цветками это было действительно так, чего нельзя сказать о примере с каплями. В последнем случае в процессе рассуждения содержание признаков изменилось: сначала речь шла о частицах воды, окруженных со всех сторон воздухом, а в конце эти частицы в одних местах граничили с воздухом, а в других - друг с другом. Из этого видно, что цепь логических рассуждений Трубецкого в данном случае не применима, так как закон тождества здесь нарушается. Если не допустить взаимодействия капель (слияния), то каждая частица оставалась бы всегда окруженной воздухом, т.е. в процессе рассуждения не меняла бы этого существенного признака, рассуждения Трубецкого обрели бы законность, а антиномия немедленно возникла бы. Приведенные примеры наглядно свидетельствуют о том, что, рассматривая взаимодействующие объекты, надо проявлять большую осторожность, чтобы не впасть в логические ошибки.

Возвращаясь к Троице, можно сразу утверждать, что Лица в ней не просто сосуществуют, а взаимодействуют — Сын и Св.Дух связаны с Отцом рождением и исхождением, и уже поэтому элементарные рассуждения Е.Н.Трубецкого могут оказаться ошибочными. Если попытаться решить вставшую логическую проблему "в лоб", как с каплями, то немедленно возникают непреодолимые трудности, связанные с тем, что надо будет уточнить характер взаимодействия трех Лиц Троицы, что, конечно, невозможно. Поэтому ниже будет использован другой метод; будем искать в математике объект, обладающий всеми логическими свойствами Троицы, и если такой объект будет обнаружен, то этим самым будет доказана возможность логической непротиворечивости структуры Троицы (отсутствие в ней каких-либо антиномий) и в том случае, когда каждое Лицо считается Богом. Это связано с тем, что вся математика построена на законах формальной логики. Метод, который здесь будет использован, сводится, как видно из сказанного, к доказательству изоморфности (обладания одинаковой логической структурой) Троицы и некоторого математического объекта. Прежде чем приступить к этой операции, надо четко сформулировать логические свойства Троицы. Они, безусловно, хорошо известны, но здесь их необходимо сгруппировать вместе и уточнить.

1. Триединостъ. Это свойство совершенно очевидно, оно говорит о том, что единый Бог и Троица одно и то же.

2. Единосущность. Здесь утверждается, что три Лица Троицы имеют одинаковую Друг с Другом сущность. Иногда (об этом уже говорилось) эта сущность определяется как Божеское достоинство. Однако выше подчеркивалось, что такую формулировку можно трактовать, как некоторое отклонение от Символа веры с целью избежать возникновения кажущейся антиномии. Не желая даже в мелочах отклоняться от Символа, будем считать, что единосущность сводится к тому, что каждое Лицо является Богом.

3. Нераздельность. Подчеркивание того, что Троица нераздельна, становится особенно важным после утверждения, что каждое Лицо является Богом. Тут невольно может возникнуть впечатление, что существует три Бога, и если каждый из них будет действовать независимо, то возникает троебожие. Хотя такое никогда прямо не утверждалось, в истории Церкви известны ереси, уклонявшиеся в эту сторону, в частности субордионистские ереси, в которых проявляется ослабление троичной взаимосвязанности, как об этом пишет В.Н.Лосский. По учению Церкви, Ипостаси всегда выступают вместе, и совершенно исключено, чтобы какое-то Лицо действовало отдельно от других. В XVII в., например, в России появились иконоподобные иллюстрации к тексту Священного Писания, среди которых можно встретить и изображения семи дней творения мира Богом. Они назывались "Деяния Троицы", что говорит о большом значении, которое придавалось принципу нераздельности.

4. Соприсносущность. Это свойство пришлось специально оговорить, поскольку в погоне за тем, чтобы сделать догмат о Троице "понятным", родилась ересь модализма. Ее связывают с именем Савеллия, который в III в. утверждал, будто единый Бог троичен в том смысле, что попеременно обретает облик Отца, Сына или Св. Духа — в зависимости от обстоятельств. Эра Отца была до грехопадения, затем началась эра Сына, а после Вознесения наступила эра Св. Духа. Поскольку, по учению Савеллия, Бог меняет в зависимости от обстоятельств свой модус (образ бытия), ереси было присвоено наименование модализма. По учению Церкви, Отец, Сын и Св.Дух существуют совместно и всегда, т.е. обладают свойством соприсносущности.

5. Специфичность. Указанное свойство странным образом обычно не подчеркивается, возможно, потому, что кажется очевидным. Однако, анализируя логику троичности, его следует сформулировать и обязательно учитывать при поиске подходящего математического объекта, который еще предстоит провести. Суть этого свойства сводится к тому, что, несмотря на единосущность, три Лица не сводимы друг к другу, а каждое обладает своей спецификой. О.Сергий Булгаков в своей монографии "Православие" так, например, пишет о триедином Боге: "...в этом триединстве объединяется самобытность и раздельность трех божественных Ипостасей с единством божественного самосознания" (подчеркнуто С.Булгаковым). Эта специфичность, самобытность трех Лиц хорошо видна из практики богослужения, молитв и песнопений. В молитве к Св. Духу "Царю небесный" есть слова: "Прииди и вселися в ны и очисти ны от всякия скверны", прошение, с которым во время молитвы обращаются лишь к Св.Духу. Иисусова молитва "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного" обращена к Сыну (а не к какому-либо другому Лицу), потому что по Символу веры именно Христос грядет со славою судити живым и мертвым" . Специфичность трех Лиц особо подчеркивается в ежедневной молитве к Троице, где прошения к трем Лицам формулируются совершенно различно: "Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша..." Даже когда просьбы по существу совсем одинаковые, они выражаются разными словами, как бы выявляя специфичность Лиц. Так, в молитве "Сподоби Господи", читаемой на вечерней службе, говорится: "Господи, научи мя... Владыко, вразуми мя... Святый, просвети мя..."

Прекрасно понимая неуместность такого термина, рискну сказать, что каждое Лицо Троицы выполняет свою "работу", не свойственную другим Лицам.

При желании последние свойства — соприсносущность и специфичность — можно было бы объединить в одно: неслиянность (неслиянность Лиц и неслиянность их действий). Это позволило бы придать формулировке логических свойств Троицы такую форму: Троица триединая, единосущная, неразделенная и неслиянная, однако здесь этого делаться не будет, чтобы иметь возможность более точного подбора соответствующего математического объекта. Несколько отвлекаясь от обсуждения логических свойств Троицы, обратим внимание на то, что понятия "нераздельная" и "неслиянная" не являются противоположными и не создают, как многие думают, непостижимости. Первое говорит о том, что три Лица существуют лишь вместе, а второе — о том, что они качественно различны в упомянутом выше смысле (ведь "слить" воедино можно лишь полностью, но однотипное).

В заключение следует сформулировать еще одно, последнее, свойство Троицы, которое лишь с известными оговорками может быть названо логическим.

6. Взаимодействие. Как уже говорилось, три Лица находятся в предвечном взаимодействии, в котором нам известно лишь то, что сын рождается, а Св.Дух исходит от Отца. Свойство взаимодействия следует особо подчеркнуть, ведь рассмотренные выше примеры с тремя цветками и тремя каплями показали, что у взаимодействующих и невзаимодействующих объектов логика может оказаться совершенно различной.

Свойство взаимодействия стоит несколько отдельно, отличаясь от всех других, поскольку первые пять свойств обладают качеством определенности и "статичности". Они четко говорят о состоянии, в то время как последнее отражает факт существования некоторого "процесса". Шестое свойство нельзя назвать чисто логическим и потому, что оно отражает жизнь Бога в Себе. Неизбежная неопределенность термина "взаимодействие" не препятствует, однако, тому, чтобы понимать, в каком направлении следует анализировать логику троичности.

Математический объект, полностью соответствующий перечисленным шести свойствам, действительно существует и широко используется в математике, механике, физике и других аналогичных науках, Это самый обычный вектор с его тремя ортогональными составляющими. Для определенности будем считать этот конечный вектор имеющим начало в ортогональной системе декартовых координат, а его составляющие — направленными по осям. Оценим, насколько точно его логические свойства соответствуют одноименным свойствам Троицы.

1. Триединость. Она почти очевидна, поскольку сам вектор, с одной стороны, и три его составляющие — с другой — одно и то же. Это "одно и то же" надо понимать так. Пусть, например, имеется некоторое инженерное сооружение, на которое действует вектор силы. В результате в конструкции возникнут напряжения и деформации, которые можно измерить. Если теперь заменить вектор его тремя составляющими, приложив их в той же точке, то все распределение напряжений и деформаций в конструкции не изменится. Наблюдающий за состоянием конструкции по приборам никогда не сможет определить, действует ли на сооружение сам вектор или его составляющие. Их действия являются абсолютно эквивалентными. Для лиц, знакомых с векторной алгеброй, особо хотелось бы подчеркнуть, что в приведенном рассуждении не используется понятие векторной суммы; при определении триединости это не нужно.

2. Единосущность — тоже почти очевидное свойство, поскольку три составляющие вектора сами являются векторами. Полезно заметить, что никто и никогда не говорил, что это обстоятельство ведет к антиномии.

3. Нераздельность. Каждая составляющая вектора связана с ним абсолютно, поскольку является его векторной проекцией на соответствующую ось. Но тогда они столь же абсолютно связаны и друг с другом, что и является нераздельностью.

4. Соприсносущность. Это тоже очевидное следствие того, что составляющие вектора существуют всегда одновременно и вместе, иначе они не составили бы систему векторов, в любой момент времени полностью эквивалентную исходному вектору.

5. Специфичность требует более подробного рассмотрения. При перечислении свойств Троицы было сказано, что в соответствии с этим свойством каждое Лицо Троицы выполняет свою "работу". Это, скорее всего неуместное по отношению к Троице понятие теперь становится весьма подходящим. Пусть для определенности рассматриваемый вектор является силой, смещающей материальную точку из начала координат. Понятно, что каждая составляющая может сместить ее только вдоль "своей" оси и никак не может сделать этого по "чужим" осям. Это показывает, что три составляющие вектора принципиально не способны заменить друг друга, что и говорит об их специфичности.

6. Взаимодействие. Взаимодействие составляющих сводится к тому, что они суммируются по правилам векторной алгебры. (В пункте 1 говорилось об эквивалентности монады и триады, здесь же указывается процесс, ведущий к этой эквивалентности.)

Как видно из проведенного анализа, логическая структура Троицы и вектора с его тремя ортогональными составляющими полностью совпадает, что доказывает их изоморфность. Следовательно, поскольку в случае с вектором никаких антиномий не возникает, аналогичное можно допустить и для Троицы. Но тогда разногласие между Трубецким и о.Павлом Флоренским теряет смысл - оба исходили из того, что тезис "Бог един" не может быть согласован с антитезисом "есть три Бога" без нарушения законов логики. Теперь видно, что это не так. Правда, для вектора все проведенное рассмотрение совершенно "прозрачно", что, конечно, нельзя требовать при попытке постичь Троицу — Бог в принципе непознаваем; и центральным является здесь характер взаимодействия трех Лиц в Боге, которое бесконечно сложнее простого геометрического суммирования. Однако Символ веры, назвав каждое из трех Лиц Богом, дает нам основание считать, что это взаимодействие имеет нужный для этого характер.

Анализ векторной модели триединости, который здесь опущен, показывает, что совокупность шести свойств, приводящая к логически безупречной триединости, является необходимой. Достаточно изменить хотя бы одно из них, чтобы вся логическая структура триединости оказалась разрушенной. Можно допустить, что аналогично все эти свойства как совокупность являются необходимыми и для существования логической структуры Троицы, что и тут нарушение хотя бы одного из них тоже недопустимо, ибо оно обязательно приведет к распаду этой сложной и гармоничной логической структуры. Остается лишь удивляться тому, что отцы Церкви сумели сформулировать эту совокупность свойств, не имея возможности опираться на математику. Они совершенно справедливо называли любые отклонения от этой совокупности ересями, как бы ощущая внутренним зрением их разрушительную пагубность. Лишь сегодня становится понятным величие отцов Церкви и в смысле интуитивного создания безупречной логики триединости.

Многие богословы предупреждали, что попытки рационализации догмата о Троице очень опасны, так как, в конечном счете, ведут к возникновению различных ересей. Не была ли и здесь произведена такая попытка рационализации? Ответ на этот вопрос может быть только отрицательным. Векторная модель, о которой шла речь, никакого отношения к богословию и догматам не имеет, она имеет отношение только к формальной логике. Целью рассмотрения было показать, что формальная логика допускает существование триединых объектов, по своей логической структуре аналогичных Троице, и при этом никаких антиномии не возникает. Это резко противоречит привычным взглядам.

В силу сказанного представляется, что сегодня совершенно разумна формулировка догмата о Троице, которая точно следует Символу веры: "Лица Троицы составляют единое Божество, в котором каждое Лицо в свою очередь является Богом".

Построение и анализ математической модели троичности были необходимы и потому, что правильность (отсутствие антиномий) логической структуры Троицы казалась далеко не очевидной; существует известная разница между правильным и очевидным. То, что сумма углов треугольника составляет 180 градусов, безусловно правильно, но далеко не очевидно. Очевидное видно сразу, его не надо доказывать, правильное требует, напротив, иногда достаточно длинной цепи логических ходов. Именно поэтому доказательство правильности логики триединости потребовало известных усилий. Теперь понятно, почему раньше те, кто стремился логически осмыслить триединость (пытаясь при этом остаться на уровне очевидного), излишне упрощали проблему и приходили к ошибочным выводам.

У кого-либо может возникнуть впечатление, что векторная модель троичности является еще одной из возможных иллюстраций триединства Бога. Это совершенно не так. Многочисленные известные сегодня иллюстрации троичности, которые начали возникать одновременно с формулированием троичного догмата и которые должны были приблизить человеческое понимание к существу Троицы, носят поэтически-образный характер. Как правило, они очень красивы (три свечи, разливающие нераздельный свет; корень, ствол и плод единого дерева; солнце, его лучи и полученный на Земле свет и тому подобное), но совершенно не доказательны. В этом легко убедиться, проверив их на наличие в любой из таких иллюстраций полной совокупности шести свойств Троицы, сформулированных выше. Каждая из известных иллюстрации поясняет, как правило, какое-либо одно качество Троицы, оставляя другие без внимания. И, тем не менее, их красота и образность делают их по-прежнему привлекательными. Что касается векторной модели, то это не модель Троицы, а лишь модель логической троичности, но зато это не иллюстрация, а доказательство (что много 6ольше).

Обнаружение того факта, что формальная логика не запрещает существования объектов, аналогичных Троице, важно по ряду соображений. Прежде всего, теперь невозможны тринитарные ереси, пытавшиеся путем рационализации догмата, его упрощения, сообщения ему наглядности, сделать догмат о Троице "понятным". Здесь важно еще раз отметить, что именно поэтому проведенное доказательство не только не является попыткой рационализации догмата, но, напротив, делает попытки малоперспективными. Ведь теперь исчезла причина, порождавшая это стремление к рационализации догмата: кажущаяся нелепость догмата о триединстве. Это во-первых. Во-вторых, кажущаяся логическая абсурдность триединости была излюбленной темой атеистической и скептической критики догмата. Цепь этих критических умозаключений строилась обычно по следующей схеме: понятие триединости — это логический абсурд — никакие абсурдные объекты не могут существовать — следовательно, не существует и Троица. Сегодня в этой, казалось бы, доказательной цепи умозаключений утеряно главное звено: такие объекты существуют, например, в математике и всеми признаются разумными и полезными.

Из всего сказанного не следует, что теперь Троица не является более тайной и для принятия этой тайны более не нужен подвиг веры. Просто теперь тайное сместилось туда, где оно и должно быть, — в сущность Бога. Подвиг веры вовсе не нужен для принятия структурно-логического свойства Троицы — триединости. Он нужен для принятия того свойства, которое было названо "взаимодействие" и о котором нам известно слишком мало — только о рождении второго и исхождении третьего Лица Троицы от Отца. Не говоря уже о том, что точный смысл терминов "рождение" и "исхожде-ние" нам неизвестен, взаимодействие Лиц может, как уже говорилось, быть бесконечно многостороннее и сложнее, и мы должны верить, что это взаимодействие приводит от Триады к единосущной Монаде.

В заключение хочется отметить одно обстоятельство. Математическая модель триединости не была придумана специально для согласования ее с логической структурой Троицы. Даже если она и была специально придумана, то доказательная сила от этого не уменьшилась бы. Однако она была не придумана, а обнаружена в математике, и это может говорить о многом. Вектор, как известно, лежит в основе многих естественных наук. Вектором является сила, скорость, ускорение, механический момент, на векторах держится учение об электричестве и магнетизме и т.д. Но это означает, что триединость буквально пронизывает всю природу. Эта свойственная природе триединость не есть что-то формально-правильное, но мало кому нужное. Люди постоянно опираются на то, что при известных условиях монада и триада одно и то же. При общих теоретических рассуждениях нередко пользуются понятием монады, например, говорят о силе, действующей на конструкцию, но когда возникает необходимость расчета этой конструкции на прочность, то для осуществления таких расчетов приходится переходить к триаде - к трем составляющим этой силы. Когда самолету в воздухе нужно совершить некоторый маневр, то к его корпусу необходимо приложить соответствующий механический момент, но практически делают это, приложив эквивалентную совокупность трех моментов с помощью трех рулей (высоты, направления и элеронов). Подобных примеров можно было бы привести сколько угодно.

Во многих сочинениях, связанных с Троицей, в частности в книге о.Павла Флоренского, приводится ряд интересных мыслей о той роли, которую играют триады в нашей жизни. Он приводит примеры пространства (три измерения), времени (прошедшее, настоящее, будущее), указывает на то, что существует три грамматических лица, что жизнь разума тоже троична (тезис, антитезис, синтез). Приводит о.Павел и другие примеры. Теперь к этому можно добавить, что особую роль в мире играют не только триады, но и триединость, проявляющаяся буквально повсюду.

КОЕ-ЧТО ОБ ИКОНАХ

Встретился с академиком Велиховым на телепередаче "После новостей". Неожиданно он спросил меня, как это я, кальвинист, по его выражению, вдруг пришел к православию. Ответил ему, что увлекшись теорией иконописи, иконами, я занялся богословием православия и иконопочитания. Но подчеркнул, что я — богослов по второстепенному вопросу — по вопросу иконопочитания, а в целом в богословии я — лопух. Но вот понимание икон, понимание их идеи мне доступно, я в этом деле разобрался.

Начал я, как и полагалось, «от Адама»: почему художники пишут так а не иначе, почему существует обратная перспектива — а с перспективой вы не разберетесь, если не поймете сути иконописи. И я углубился в суть этого процесса, в суть написания икон, посвятил ряд работ этому вопросу - статей, книг, — богословы не сочли их дилетантскими, и мне приятно, что даже на своих богословских диспутах они упоминают мои труды и ссылаются на них.

По иконам у меня было как бы два направления: одно - почему художники так странно пишут, с обратной перспективой, и второе — это смысл иконы: зачем их вообще пишут, что они отображают и так далее. Что касается второго направления, которое и есть предмет сегодняшнего разговора, то подчеркну, что православная икона не имеет ничего общего с иллюстрацией, это самостоятельная передача высшего смысла жизни средствами изобразительного искусства. Самостоятельная передача!

У католиков икона, вернее, священное изображение, которое имеется в соборах, — у католиков икон мало, больше настенных росписей, фресок, скульптур, — имеет значение иллюстрации. Помню, иногда говорили, и я читал в наших книжках советского периода абсурдное для православия утверждение, что икона — это Библия для неграмотных. Так вот для католиков это правильно. Они рассматривают икону только как иллюстрацию, которая для неграмотных действительно нечто типа Библии. Но у православных изображение иконы имеет вовсе не характер иллюстрации, оно является существенным моментом культа. Не рискую говорить об этом подробнее, потому что все это очень хорошо описано у Флоренского, а я, честно говоря, могу что-нибудь напутать, если начну его цитировать по памяти. И поэтому выражусь лучше так: у Флоренского это все очень тщательно разобрано, и нечего нам уточнять и пересказывать уже хорошо сказанное. У него есть, к примеру, знаменитая работа «Иконостас», где он все эти вопросы подробно рассматривает, правда, немножко перегибая в другую сторону некоторые положения, но это мелочи. Скажем, слишком много внимания уделяет тому, что в богословии обилие антиномий, то есть логически бессмысленных утверждений. Флоренский полагает, что так и должно быть, то есть перегибает палку в том направлении, что считает антиномию чуть ли не главным признаком истинности какого-либо утверждения. Он - увлеченный человек, и поэтому перегибает. Но вообще-то его размышления замечательны. Я его очень высоко ценю за то, что мы с ним в каком-то смысле одного поля ягоды - он ведь кончил математический факультет и математик по образованию, поэтому его ход мысли мне понятен, а многим гуманитариям недоступен. Он просто не мог по-другому писать; в одной своей работе, например, Флоренский излагает теорему теории множеств, но никто из гуманитариев, разумеется, об этом не догадывается. У Флоренского логика математическая, строго логическая, а в богословии всегда есть логический элемент. У Флоренского этот логический элемент сильно развит, и мне сразу становится понятна его математическая логика.
«Иконостас», его главное произведение, вышло перед самой войной, но и более поздние его труды не остались незамеченными. У него есть даже работа по обратной перспективе - лекция, которую он прочитал, по-моему, во ВХУТЕМАСе — были когда-то такие курсы для художников. Много лет спустя, когда собрались устроить вечер памяти Флоренского — а это было в те времена по цензурным соображениям совершенно невозможно, — я взялся читать главный доклад на собрании какой-то художественной аудитории. Не помню сейчас, где это было (кажется, в художественном училище, не в академическом), но мы, чтобы цензура пропустила пригласительные билеты, написали на них, что заседание посвящено проблеме передачи пространства во ВХУТЕМАСе! Для того, чтобы цензура ничего не поняла, го чтобы нормальный
человек, знающий историю вопроса, уловил смысл приглашения. Тем более что на этом пригласительном билете был дан силуэт профиля Флоренского, поэтому всякий просвещенный знаток, увидев силуэт Павла Александровича, сразу понимал, о чем пойдет речь.
Какие странные приходилось применять приемы для обхода наших атеистов, которые в своей массе редкие недоумки. Я не отрицаю атеизм разумный, осмысленный, западного толка, но у нас-то в основном были примитивные неучи, потому я развил даже теорию, что когда человек убеждается, что ничего не может сделать в математике, физике, в истории, в литературе, что он феноменально неодарен — он идет в атеисты. Ибо там ничего не нужно, кроме умения плеваться. А это каждый умеет, это самое простое — отрицать, оплевывать, обругивать. Я даже предложил давать степени «ученым» по атеизму таким образом: выстраивать всех в один ряд в спортивном зале и заставить плеваться; кто плюет на расстояние три метра, получает кандидата философских наук по атеизму, кто плюет на пять метров, получает доктора.

Должен сказать, что профессиональные атеисты это почти на сто процентов собрание тупиц. Я читал все, что они писали, и это приводило меня порой в остолбенение. Но под флагом атеизма иной раз печатались серьезные статьи; скажем, человек, занимающийся религией или историей религии, не мог напечатать ни одной книги, если она не была атеистической. Настоящие ученые иногда так делали: писали статью или книгу, как они хотели, как считали нужным - и в таком виде ее никто бы не напечатал! — но последняя глава была сугубо атеистической. Ее можно было спокойно отрезать ножницами - и все. Было ясно, что она «приклеена», «приклеена» для цензуры, где авторы, значит, плевались в сторону Церкви, ругались, дергали руками и ногами, но сами-то понимали, что делают — это было видно из текста. А цензуре было все равно: есть рассуждения об атеизме - и книга проходит. Читал же я в Физико-техническом институте цикл лекций «Иконы» под флагом атеизма, не зная того, что начальство отчитывалось в райкоме за этот цикл как за лекции по атеистической пропаганде, и со смехом потом мне об этом рассказывало.

Моя жизнь, как остроумно выразился академик Велихов в нашей беседе, с которой я начал свои рассуждения, делится как бы на три жизни: науку, искусство и религию. Я этого не отрицаю, как не отрицаю того, что последние годы религия, в частности, богословие, иконопись, заняли большое место в моей жизни, в моих размышлениях, в моих книгах. Много раздумывая на эту тему, я понял, что глаза — это одно восприятие предмета, в данном случае, иконы, а вот то, что мы видим во сне, — глаза в этом не участвуют, — составляет как бы «мозговую картину», тот центральный объект, с которым надо сравнивать и которым надо оценивать все остальное — и все перспективы, и полотна художников, и профессиональные их приемы. Мозг формирует зрительный образ. Перенося на холст свое зрительное восприятие, то есть стремясь изобразить созданное работой мозга пространство, художники прошедших веков — античного, среднего, — писали картину, строго следуя своему зрительному восприятию, то есть геометрическим образам, возникшим в субъективном пространстве. Они работали бесхитростно. Ниже я вернусь к этому определению, разовью его. И хотя в книге «Геометрия картины и зрительное восприятие» я занимался второстепенным вопросом, вопросом пространственных построений, так как все-таки не богослов, характеризуя церковную живопись, я делаю опять-таки акцент на разнице изображений католическом и православном и опять-таки подчеркиваю, что икона — это существенный элемент богослужения в православной религии.

Если католики изображали, скажем, святого Себастьяна, пронзенного стрелами, они пользовались натурщиком, писали конкретного человека, иллюстрировали миф, но в православной иконописи ни Рублев, ни Феофан Грек, ни поздние иконописцы никогда не сажали перед собой натуру. Они писали по воображению, по памяти. Это тоже своего рода «мозговая картина», но совершенно, как видите, разная у католиков и православных. Католики пишут мир, каким он существует, в котором действуют их святые и так далее. Есть Священное Писание, есть священные предания (первое записано, вторые передавались в свое время изустно), поэтому многие вещи идут по линии преданий, а не Писания. Ну, Бог с ними, они есть, и их можно иллюстрировать. Пожалуйста, католики их и иллюстрируют. Они не придают этим картинкам никакого сакрального, выразимся так, высоким стилем, значения. Они считают, что Богоматерь можно писать с любой красивой женщины — ну, конечно, зачем писать с некрасивой, всегда лучше с красивой!

Православные иконы совсем другое дело. Поскольку это элемент богослужения, то нельзя представлять себе икону как некую плоскость, на которой что-то изображено, как на картине; икона — окно, окно в горний мир. Так определил Флоренский. И вот это красивое сравнение (вряд ли его можно считать научным определением), метафора, — как хотите, так и называйте, — оно очень точное. Это действительно окно. И отцы Церкви говорят: глядя на образ, мы возносимся к Первообразу.

Между прочим, в нашей литературе, и даже искусствоведческой, я несколько раз встречал удивительную глупость: некоторые наши писаки — я не могу назвать их серьезными учеными, настолько они безграмотны, — думают, что Первообраз — первая икона определенного ряда. Скажем, Казанская Божья Матерь — когда-то была написана первая такая икона, — и есть, по их мнению, Первообраз, после чего пошли все остальные Казанские. Это идет от глупости наших искусствоведов, они, как правило, люди поразительно богословски безграмотные. Занимаясь своим важным делом, изучая контраст между красным, зеленым и синим цветом, разбираясь в характере мазков, они ни-че-го не понимают в том, о чем говорят. Им неинтересна сущность иконописи, поэтому они в нее не вникают и ничего не хотят о ней знать. Кроме того, эту сущность надо искать в богословской литературе, и не очень-то ее и найдешь. Все это говорит о чисто формальном отношении к предмету. Ну, такое отношение имеет право на существование, конечно, если человек интересуется, какой мазок рядом с каким положил художник, мастер. Но лучше, конечно, чтобы искусствовед одновременно понимал суть того, что задумал художник, его, как принято выражаться, сверхзадачу, духовность произведения, в данном случае иконы.

Так вот, возвращаясь к предмету нашей беседы, Первообразом являлась сама Божья Матерь. Поэтому говорят: от образа к Первообразу, то есть от иконы Божьей Матери к самой Божьей Матери. Но это же не от наблюдаемого образа к первой иконе! Хотя уже в древности ценились старые иконы, потому что они были ближе к оригиналу. По церковным преданиям первая икона была написана апостолом Лукой, и он, поскольку знал Деву Марию, был с нею знаком, видел ее, написал (так считается!) самое портретное изображение Богоматери — выразимся так, по-современному. Тогда, повторяю, не писали портретов, то есть, может быть, где-нибудь и писали, но Лука-то не писал портрета Богоматери, но изображал ее при ее жизни, значит, созданное им изображение должно иметь сходство с оригиналом, поскольку он знал ту, которую писал по памяти, видел ее. А уже последующие иконы Богоматери идут как реплики на работу Луки.

Икону повторяли, и каждое повторение вызывало ошибки, и поэтому сейчас мы уже далеки от того оригинала, от подлинного облика Богоматери, который был запечатлен Лукой. Значит, чем древнее икона, тем она ближе к подлинному лику Девы Марии. И поэтому по преданиям считалось, что все древние иконы якобы написаны Лукой, в частности, первая икона Владимирской Божьей Матери. Это очевидная чушь: ученые установили, что когда она была написана, - а написана она была где-то в IX веке, — никакого Луки в живых уже не было. Но стремление приписать Луке все замечательные иконы — это естественное стремление поднять их ценность (не в смысле доллара, конечно) и значение. Религиозное значение.

Даже в иконе современного письма просматривается нечто общее со старинными образами: тип лица, манера письма — все это тщательно копируется, пусть и с напластованиями, с ошибками, с искажениями. Потому что в отличие от католиков православные богомазы передают портретность, следуя древним иконам. Они не могут фантазировать, они должны быть как можно ближе к древним образцам. И поэтому у православных все Богоматери, грубо говоря, на одно лицо, и то византийское. Наших Богоматерей красавицами назвать нельзя, хотя у нас тоже встречались иконы Богоматери, особенно одна — такая красавица! — я просто был поражен. Она выставлялась на вернисаже «Иконы из частных коллекций» и писал ее художник, видимо, с натуры, прекрасную даму взял за образец, просто редкой прелести. Ну и, соответственно, Богоматерь получилась такая обольстительная, что останавливались перед ней не потому, что это Богоматерь, а потому что так хороша собой. Это немножко не то, что надо. Как говорили в старину, ввергало в соблазн. Если характеризовать точней, то это картина, а не икона, как картина «Сикстинская мадонна» Рафаэля, написанная тоже с реальной женщины. Очень хорошая картина, может быть, лучше какой-нибудь иконы. Но — не икона. А иконы это действительно окно в горний мир, поэтому они пишутся на золотом фоне, как бы сознательно убирая все земное. Рафаэль ничего на золотом фоне не писал, хотя до него некоторые художники и писали. То есть, у иконописи и живописи совершенно разные цели, и «Сикстинская мадонна» этому подтверждение. Поэтому и ее воздействие на зрителя совершенно другого типа. Хотя идея Рафаэля сама по себе великолепна: мать приносит в дар миру своего младенца, зная, что его ожидает гибель. И, тем не менее, не открывается окно в горний мир. У художника и цели такой с самого начала не было. Его мадонна должна была вызывать сочувствие к своей судьбе, вот так выразимся, и пробуждать связанные с этим высокие идеи.

Хотя, если разобраться, большинство святых тоже были реальные люди; иногда о них ничего не известно, кроме имени, но о многих до нас дошли всякие исторические данные. Большинство святых и реально жили, и реально действовали. Но, как показали исследования, Святой Георгий, например, в отличие от других мучеников, все-таки фигура мифическая, — то есть живого Георгия не было в природе. Ему приписывали столько подвигов, что, в конце концов, он стал фигурой из легенды, как, скажем, Персей. Реального человека, с которого потом написали икону, судя по всему, не было. Это фигура, родившаяся из какой-то идеи, воплощающей в себе и прошлое, и будущее.
Во все века православные пишут будущий мир, не теперешний. Вот это важно. Они пишут грядущее, преображенный мир, они пишут святого таким, каким он станет, когда воскреснет к вечной жизни. То есть они пишут воскресшую, преображенную плоть, не натуру, а некое будущее, момент, когда все воскреснут для Страшного Суда. Поэтому таким иконописцам не нужна близость к натуре, — мало ли как выглядел человек раньше, важно, каким он будет после второго пришествия Христа.
В некотором смысле это символическая живопись, не в элементарном смысле символическая, — что красный цвет означает то, а зеленый другое, — а в более высоком смысле слова. Это предвиденье, предугадывание, предчувствие будущего, и поэтому православному иконописцу в голову не приходило посадить перед собой живую натуру и писать с нее, — это была бы полная нелепость с точки зрения православного человека, конечно, не современного и не времен Репина, а человека XV века, когда иконопись стояла на самом высоком уровне. Рублев никогда не писал с натуры, это совершенно очевидно. С натуры — это не то, что нужно для иконы.

Художники искренне пытались передать видимый или воображаемый ими предмет, видимый или воображаемый ими мир без искажений, прежде всего решая стоявшую перед ними художественную задачу, которая нередко требовала свободной трансформации изображаемого. И здесь я вернусь к определению «бесхитростно», которое нельзя интерпретировать научно. Это верно, но не поддается точному научному определению, потому что не только православный художник, но и какой-нибудь африканец тоже пишет бесхитростно. Это объясняет очень мало. Бесхитростного искусства в мире полно. А икона — это не только искусство, это, повторяю, элемент богослужения.
Написание иконы в древние времена было сродни нравственному подвигу: богомаз постился сорок дней до прикосновения к кисти. Были еще такие тонкие требования, которые мы бы сейчас назвали профессиональной пригодностью иконописца. Конечно, сейчас эти требования выглядят невыполнимыми, учитывая реалии русской жизни, но иконописец, например, не должен быть пьяницей, не должен быть распутником. На самом-то деле я знаю, что многие из них «употребляли», но, во всяком случае, нравственные требования к ним были выставлены очень высокие, они должны были быть идеально нравственными, чистыми людьми. Иначе как ему писать икону, если он человек недостойный? Конечно, даже будучи грешником, в момент работы он мог возноситься духом, если был хорошим иконописцем, но это не меняло дела.

Попытаемся отрешиться от этих понятий и представить себе, какие задачи стояли перед неграмотным человеком, иконописцем, скажем, XV века, когда он принимался писать икону? На этот вопрос очень трудно ответить, даже если сильно пофантазировать. Во-первых, надо иметь в виду, что, как правило, иконы писались артельно, в несколько человек. А это уже не творчество, это — серийное производство. Один шкурил доску, другой ее левкасил, знаменщик «знаменовал», то есть давал контуры по иконописным подлинникам — он имел собрание таких подлинников и его можно в каком-то смысле считать автором, хотя он, конечно, работал по образцам, но он первым давал на левкасе — грунте, смеси или замазке из мела и клея, — графический рисунок будущей фигуры. Потом было «доличное» письмо. Первыми доску расписывали «доличники», то есть те, кто не имел права писать лик иконы, лик святого. Они расписывали одежды, фон... После них богомаз писал лики — это уже высокая квалификация. И самую главную роль играл тот, кто делал надписи — глава артели, как сказали бы мы сейчас, художественный руководитель, начальник, признанный всеми, который на кого-то рычал, кому-то давал затрещину, кому-то показывал, как надо работать, подправлял рисунок. Вот он и делал последний «штрих» — надписи, и этим как бы ставил визу на иконе, утверждал ее. Когда появлялись надписи, расписанная доска становилась иконой. Потом ее, само собой, полагалось освятить, но в тот момент она представляла собой нечто, готовое для освящения. Без надписи икона недействительна. Если на ней изображен святой, но не указано, кто он такой, то это не икона. Посмотрите на любую: если там изображен Иисус Христос, то есть надпись «И.Х», если Богородица, то надпись по-гречески, но все равно указано, что это Божья Матерь, и так далее. И это правильно, потому что святых много, все они на одно лицо, и не знаешь, кому молишься. Может он Феодосий, а может и не Феодосий, а кто-то совсем другой, Пантелеймон, например. И поэтому, значит, полагалось надписывать, чтобы не было сомнения, чтобы молящийся знал, кому он возносит молитву. Если прихожанин попал в неизвестный ему храм к неизвестному святому, он по надписи сразу мог понять, что попал к местно чтимому святому Софронию. И все было в порядке.

В средневековой России очень ценились иконы Андрея Рублева. За ними гонялись, платили большие деньги. Думаю, что большинство этих работ были подделками под Рублева — тогда подделки тоже существовали, — но кто-то хотел иметь рублевскую икону, а кто-то говорил: «Я тебе ее достану», ну, как в таких случаях происходит. Жулики всегда были. Ведь никто не знал, писал ли Рублев в одиночестве или в артели, я думаю — в артели, вряд ли он один писал все, — но точно не знаю, и никто не знает, потому что ничего, кроме имени, не сохранилось. Писала, как правило, артель, но, может быть, Рублев создавал все, от начала до конца, сам, хотя я сомневаюсь в этом. Вряд ли он пренебрегал правилами или обычаями в этом деле. Наверное, он мог что-то поправлять, наносить последние штрихи. Ведь никогда иконы не подписывались богомазом и сейчас не подписываются. Они без авторства. И поэтому искусствоведы по почерку (как мы по почерку отличаем пишущего), по характеру мазка умеют определить, кто писал, и говорят, к примеру: это пять икон работы одного мастера. Как правило, они не ошибаются.

Есть мнение, что Леонардо да Винчи сам написал не так много картин, считается, что ряд картин написаны его учениками — Леонардо только правил, наносил характерные мазки. В частности, такое мнение бытует о знаменитой «Мадонне Литта» в Эрмитаже. «Мадонна Бенуа», безусловно, подлинная, принадлежит его кисти, но это очень ранний Леонардо. Похоже, что и подлинных работ Рублева, написанных им с начала до конца, не так много, а икон «рублевского письма» насчитывается масса, — поскольку они были элементом богослужения, в них нуждалась не только каждая церковь, их было много на Руси в каждом доме, значит, должен был существовать некий «поток», поточный метод. Это было по-настоящему большое производство. Поэтому появилось не очень красивое, но очень точное слово «богомаз». Оно не было ругательным, оно было вполне обиходным.

Конечно, Церковь могла браковать иконы, не освящать все написанное богомазами, если считала, что в иконе было самомышление. Сейчас мы бы сказали: фантазируют, а тогда говорилось, если много самомышления, то лучше эту икону никуда не пускать. Надо идти за советом к святым отцам Церкви, а не заниматься самомышлением. То есть, это означало, что икона выходит за какие-то привычные рамки, привычные представления. Такое иногда случалось.

Это не значило, что на те артели, на тех художников, которые писали иконы, возлагали совершенно поразительную функцию: передать изобразительными средствами высший смысл жизни. Они, повторяю, были самыми рядовыми ремесленниками, просто подражали великим — Рублеву, Феофану Греку, — не понимая никакого высшего смысла бытия. А вот выдающиеся иконописцы, конечно, всегда думали об этом и, видимо, умели это дело как-то передать художественными средствами своего видения мира и понимания его.

А рядовые — что с них возьмешь? Когда ты пишешь только одежду или только руки-ноги, какой там высокий смысл! И вот этот самый артельный характер и следование великим сильнейшим образом затрудняло творчество. У того же Рублева. В его времена, наверное, тоже писали по каким-то правилам, но были люди, которые выходили, выламывались из этих правил — не знаю, как это происходило тогда, в средние века, но существовали иконописцы, которые сами по себе творили, никому не подражая, и создавали замечательные произведения.

Новости появились после вторжения к нам католичества, когда Петр I сказал, что у нас все должно быть не хуже, чем на Западе; эта линия пошла и в иконы, и даже в 189... каком-то году появился некий позорный документ — тогда у нас не было патриарха, поэтому Синод был не священный, а святейший, потому что при святейшем патриархе существует священный Синод, но когда патриаршество не отлажено, сам Синод — святейший. Так вот, святейший Синод принял обращение к Академии художеств с просьбой заняться религиозной живописью, конечно, в итальянском вкусе, потому что все эти деревенские богомазы пишут Бог знает что, и с этим надо кончать, надо писать, как Рубенс и Рембрандт. Таково было официальное обращение святейшего Синода к Академии художеств, чтобы та взяла шефство, как мы сейчас бы выразились, над иконописцами. И та взяла. Объяснялось это, прежде всего, дуростью. Не понимали задачи, считали, что устаревшее, по мнению «знатоков» живописи, народное искусство надо заменить современным, выйти на уровень мировых стандартов, как у нас написали бы нынче. Хорошо, что многие иконописцы жили далеко от Академии художеств, и это веяние их не коснулось или коснулось довольно поздно. Петр вводил подражание Западу, и в большинстве случаев это было правильно — стриг боярам бороды и прочее в таком же роде. Конечно, не только стриг бороды, иначе он не был бы Петром. Он вводил новые порядки, создал армию западного образца и так далее, в общем, делал разумные вещи. Но к иконописи это не имело никакого отношения.

Вернемся к самой иконе как к образу и его восприятию человеком, который молится на него дома или в церкви. Тут очень многое зависит от самого человека, потому что, к сожалению, в большинстве случаев, это восприятие механическое: полагается, чтобы был святой образ и полагается креститься на него — больше ничего подавляющее количество верующих не воспринимает. Особой разборчивости тут нет и это в какой-то мере нормально. Надо ли какой-нибудь деревенской старушке разбираться в тонкостях иконописи? Были, конечно, специалисты, любители, как во всякой области, они тоже ценили не столько святость икон, сколько их древность. Но об этом речь уже велась. Главное то, что смысл, наполненность иконы, того священного изображения, которое создавалось, скажем, на Руси, резко отличались от остальных изображений церковного обихода в иных конфессиях.

У протестантов вообще нет никаких священных изображений, кроме распятия в церкви. И не только объемного распятия и фигуры Христа на нем, но и изображения — картины распятия, большой картины в алтаре, - у протестантов нет. В какой-то мере их аскетизм смягчают разноцветные стекла, витражи, причем и там не обязателен сюжет с фигурами, а чаще всего — геометрический или растительный орнамент. Иногда бывают сюжеты — у католиков это обычно страсти Господни, бичевание Христа. По Флоренскому, католики очень любят изображать физические мучения Христа, у них всегда течет кровь, лицо Христа искажено болью. У православных лицо Христа спокойное; даже если он на иконе и в терновом венце и видны капли крови, лицо у него всегда кроткое. И никаких кровавых луж, ничего подобного нет, — это совершенно не интересует православного человека. Мне сей факт кажется значительно более уместным и более действенным, чем католическое изображение физических учений. Это в какой-то мере сложилось исторически, конфессионально обусловлено, историки религии могут объяснить причины, я этого объяснить не могу, но факт есть факт: католики любят подчеркивать физические страдания, а православные — как раз стойкое перенесение страданий. Существует такая наука, как психология религий, из нее многое можно почерпнуть в этом плане. Например, то, что и в религии чрезвычайное рвение может привести к ненужному фанатизму, к исступленности, которая толкала в секты, в том числе и современные.

Секты всегда существовали и существуют сегодня, ибо всегда было недовольство официальной Церковью, потому что официальная Церковь, священники — это такие же живые люди, у них те же заботы, как и у простых людей. Это вовсе не то, как мы представляем иногда себе священнослужителей — они думают только о высоком, только о Боге и неземных материях. Это не так. Священник нормальный человек. И некоторых верующих это отталкивало, хотя ничего отвратительного в этом нет. Нормальный человек и должен жить нормальной жизнью и иметь те же заботы, что и его прихожане; приобщаясь к земным заботам, священник начинает понимать нужды своих прихожан. Если бы его возили на персональной машине, кормили отдельно через какую-нибудь обкомовскую столовку, он бы не знал, что знает его паства. Не чувствовал бы. Надо жить вместе с народом - это старая истина всяких проповедников: жить жизнью народа и вместе с народом, тогда твоя проповедь достигнет цели. В большей или меньшей степени — это другой разговор, но если ты вообще оторвался от народа, тебя будут слушать только любопытные, которым делать нечего, а народ тебя не услышит никогда. Даже когда какой-то проповедник живет скрытой жизнью и жрет что его душе угодно, и у него до черта денег и большие вклады в банках, — когда он выходит в народ, он все это скрывает. Прикидывается такой бедной овечкой, несчастной, любящей всех — и это нормально. В кавычках, конечно, нормально. Нехорошо, но не поражает, скажем так.
Конечно, вера, которую приняла Русь при князе Владимире, православие, сменившее язычество, претерпевает со временем изменения. Я бы сказал, что каждая эпоха имеет свои вариант православия, но все они догматически совпадают, отличаясь аранжировкой. Иногда подчеркивается что-то одно, иногда — что-то другое: такой оттенок, сякой оттенок... Но догматически все это одно и то же. Догматически. И я не вижу никаких подвижек вперед, наоборот, в нынешнее время мы пытаемся вернуться к прошлому, потому что многое упустили. А раз упустили, нужно возвращаться к истокам, а потом снова можно двигаться дальше.

Сейчас, например, при росписи храмов пытаются идти к XVII веку, следовать его канонам, если это только возможно. Если до революции писали, как было принято выражаться, «в итальянском вкусе», то есть работали «под Рафаэля», то сейчас работают под XVII век. Я много беседовал с иконописцами, отделывающими нынче храмы, и на мой вопрос, в каком стиле они расписывают такой-то храм, они отвечали, как правило: берем за образец семнадцатый век. За исключением объектов, где это невозможно. Ну, к примеру, возникла проблема росписи храма Христа Спасителя. Попробовали туда сунуться с семнадцатым веком, — ничего не получилось, такой контраст с архитектурой, что решили делать, как было до разрушения храма в советские времена. А замыслили вернуться к семнадцатому веку, чтобы иконы были исконно русского письма, а не итальянской живописью, но пришлось вернуться к итальянскому стилю, иначе получался такой раздрай, что дальше некуда. И вынуждены были пойти по старому пути.

Восстанавливая храм Христа Спасителя, реставраторы просто повторили то, что делалось при его первоначальной постройке, то есть использовали и стенопись — фрески, — и иконы. Только иконы стоят в иконостасе, а стенопись идет повсюду, в том числе и на потолке. Стенописью церкви всегда украшались, но в старину, когда большинство церквей были деревянными, это было трудно, приходилось вешать иконы. А когда появились каменные стены, надо было писать на них, они сами на это напрашивались.

Под тем же новомодным веянием итальянского стиля были построены, а потом восстановлены в Санкт-Петербурге Казанский собор, Исаакиевский собор, который вообще построил француз Монферран, а не русский архитектор. Так что ничего удивительного — мы (в который уже раз!) Приобщились к Европе. Чтобы было не хуже, чем в Париже, чем в Лондоне, чем в Риме... Теперь — не хуже, чем в Вашингтоне...

То же самое случилось в Даниловом монастыре, где несколько церквей, и одна из них старинная, поставленная, по-моему, еще Даниилом Московским — самая древняя церковь в этом ансамбле, в которой все выполнено в древнерусском стиле, и как это прекрасно смотрится! Но когда решили в этом же стиле сделать и большой собор XIX века, то ничего не получилось: иконы, так сказать, «дрались» с архитектурой. При таком стилевом контрасте изменения оказались невозможны. И вернулись, мысленно чертыхаясь (хотя священнослужителям не полагается чертыхаться, нужно другие слова употреблять), к прежней живописи и сделали все в стиле XIX века.

Учитывая, что каждая эпоха имеет свой вариант православия, не случайно многие задаются вопросом: а что будет с православием дальше? Сохранится ли оно? Что с ним будет дальше, я не знаю, и никто, наверное, не знает, но, конечно, православие сохранится. Сила православия в его консервативности, это самая консервативная из известных мне христианских конфессий. Православие ближе всего держится к древности, цепляется за древность, не пытается вводить никаких новшеств. И, судя по всему, это правильно, потому что таким образом оно как бы ближе стоит к Христу. Ну, а всякие новомодные течения в православии тоже есть, но это однодневки — возникнут, пошумят, а потом пропадают. Кроме того, в православии сейчас столько искушений, которые затрагивают не только прихожан, но и священнослужителей, о чем я говорил выше, и они отнюдь не хотят жить жизнью народа, а погрязли (не все, не все, конечно!) в стяжательстве и праздности. Нет практически ни одной заповеди, которая не нарушалась бы в массовом порядке, хотя, если оглянуться на историю религии, заповеди всегда нарушались и были замечательны тем, что их никто не выполнял. Может быть, для этого они и писались. Шучу, конечно. Некоторые заповеди все-таки выполнялись, например, «не убий», не резали же люди друг друга на улице. Правда, сейчас вот стреляют, но всегда были выбросы, отклонения, перехлесты. В основном заповеди выполнялись, и это как бы привело все общество в некое нравственное состояние, которое считается правильным. Это очень важно - иметь заповедь, понимаете ли.

Когда мы усиленно истребляли религию в СССР, были у нас и разумные атеисты, которые понимали, что нельзя существовать без чего-то. И тогда они стали говорить о советском образе жизни, о том, что надо менять старые понятия на советские новшества — призыв не совсем ясный, но идея была понятна: заменить то, что утрачено. Если ты запретил Церковь, что-то надо вместо нее ввести, нельзя, чтобы оставалась «дырка». Надо иметь что-то. Церковь занимала в душе человека значительное место, и когда ее упразднили, место это осталось пустое, оно начало скулить, визжать и искать. Оно хотело. И надо было туда что-то сунуть, чтобы «оно» успокоилось и жевало то, что ему сунули. У нас было так, во всяком случае...

Но замену найти было нельзя. Пытались, но не нашли. Потому что религия — это часть мировоззрения человека. И когда изобрели словосочетание «научное мировоззрение», было очень смешно, всюду провозглашали, что наше общество должно выработать научное мировоззрение, но идеологи не смогли его придумать, да это и невозможно, потому что мировоззрение это нечто большее, чем наука. В мировоззрение, например, входят такие понятия, как «любовь» и «красота», а наука тут при чем? Наука не занимается ни любовью, ни красотой — это другие категории. А в мировоззрение они входят. И получается, что научное мировоззрение — это обшарпанное и обкусанное мировоззрение, кому оно нужно, такое, у которого большая часть откушена и выплюнута? «Идеологи» думали, что наука все поставит на место, не понимая, что есть категории ненаучные, но насущно нужные, как любовь. Она — не научная категория, так что все это было заведомо обречено на провал. Оно и провалилось с треском — не потому, что там все были страшные антисоветчики, сама идея оказалась дурацкой, она была невыполнима. Нельзя заменить незаменимое.

Если бы, скажем, у нас вместо христианства вводилось мусульманство, то замена получилась бы. Потому что вариант другой религии все христианские кусочки заменил бы на мусульманские. А у нас что вышло? Выбросили огромный нравственный пласт, осталось пустое место и — ничего взамен, только «научное мировоззрение». Поэтому переход из конфессии в конфессию я еще могу себе представить: все ящички, которые у меня есть, я опустошаю, высыпаю христианство и засыпаю вместо него мусульманство. А когда ящички просто высыпают и они стоят пустые, тогда душа начинает метаться в поисках: где лежит что-то нужное для нее? Видимо, потребность в этом наполнении сидит у людей очень глубоко, поэтому они начинают придумывать всякие летающие тарелки, пришельцев — все, что хотите. Возникают секты... Колдуны, ведуны... Короче говоря, лучше традиционной религии нет ничего, и придумать что-нибудь невозможно, потому что религии уже существуют тысячелетия, они уже обкатались, все углы сгладились, и в них есть советы на все случаи жизни, которые выработаны столетиями. Разумные советы. Когда ты обращаешься к священнику, он тебе объясняет, что надо делать, не потому, что он такой умный, а потому, что так сложилась древняя церковная традиция. И все получается хорошо.
Атеисты в этом смысле очень несчастные люди.

* * *
Никто не знает, как писались первые иконы с Иисуса, потому что первые иконы не сохранились. Древние иконы вообще не сохранились, потому что в Византии в середине 1-го тысячелетия был период иконоборчества, иконы уничтожались, а живописцам отрубали руки, чтобы они больше не писали икон. Период иконоборчества длился около ста лет. Я не знаю всей этой истории и ее подводных течений, но преследователи иконописи формально пришли к тому, вернее, придрались к тому, что в Библии сказано: «Не сотвори себе кумира». То есть ни в коем случае нигде нельзя создавать изображений и им поклоняться. Они считали, что иконы это некие внешние предметы, которым поклоняются, а это запрещено, потому что внешним предметам нельзя поклоняться, поклоняться можно только Богу, который в душе каждого.

В этом есть какой-то резон, хотя сторонники икон, иконопочитатели, говорят, что они вовсе не поклоняются иконе, они поклоняются Христу, Богоматери, а икона им служит просто путеводным элементом. И то, что молящийся все-таки молится на икону, свидетельствует, что это просто разные уровни сознания. Одно дело сознание думающего богослова, другое дело деревенский уровень старух и стариков, которые в богословии ничего не понимают и, не пускаясь ни в какие высокие материи, молятся доске, молятся иконе, которая является для них Богом.

Меня часто спрашивают, есть ли доказательства сходства Христа с любой его иконой, есть ли подтверждения, что существует образ, который передает реальные черты реально существовавшего когда-то человека? Ну, во-первых, это древняя традиция, и можно сравнить иконы за многие столетия и увидеть, что облик Христа по возможности сохраняется. Я бы сказал, что он у нас и сейчас пишется по древним традициям. Но истинный облик Христа, возможно, запечатлен на Туринской плащанице. Многое говорит о том, что это не подделка XV века, как думали одно время. Это подлинная вещь того времени. Туринскую плащаницу тщательно изучали, — началось с того, что группа американских ученых в конце XIX века решила доказать всем, что это фальшивка. Пользуясь методами того времени, они провели исследование, но у них ничего не получилось. После этого Туринскую плащаницу подвергали различным анализам еще и еще раз и, наконец, лет двадцать тому назад, была сделана последняя попытка опять доказать ее несостоятельность, а доказали прямо противоположное - что это подлинная вещь. Были проделаны очень тонкие анализы: собрали всю пыль с плащаницы, всю мелочь, которую могли только собрать, все, что застряло между волокон, и стали исследовать, - что же это такое? Обнаружили пыльцу растений, которые водятся только в Палестине и цветут именно тогда, когда Христос был распят. Это стало одним из прямых научных доказательств подлинности Туринской плащаницы.

Позже истинность ее пытались подтвердить методом радиоактивного анализа, но долго не могли добиться разрешения отрезать кусочек ткани и сжечь его. В конце концов, разрешение было получено, анализ проведен. Он засвидетельствовал, что ткань принадлежит к XIII веку...
Я поражаюсь глупости тех, кто все это делал, потому что нельзя, методически неправильно было брать эту ткань для анализа — ведь она все время находилась в контакте с внешней средой. Анализы на радиоактивный углерод давали блестящий результат при исследовании тканей из египетских гробниц, из пирамид, потому что на эти ткани не было никакого внешнего воздействия, они были наглухо запечатаны. Но Туринская-то плащаница все время была на виду! На нее сыпалась всякая современная дрянь из атмосферы, и совершенно нелепо пытаться что-то найти в ней тем методом, который подходит для египетских гробниц и для стерильно чистых вещей. Ну, скажем, какой-то костер, который разожгли первобытные люди — угли его можно подвергать подобному анализу, потому что их засыпало землей, и никто ими не интересовался на протяжении многих веков. А плащаница, которую таскали, мыли, кипятили в масле, — мы знаем по истории, что это делали, чтобы ее сохранить, — при анализе на радиоактивный углерод может обнаружить что угодно, поэтому вся подобная затея не более чем методологическая чушь. И я не удивлен, что анализ показал XIII или еще какой-то век, это нормально. Однако когда специалисты по тканям говорят, что интересующая нас материя палестинского происхождения и того времени, которое нас занимает, это подтверждает подлинность Туринской плащаницы, той, в которую завернули тело Христа после его распятия.

Существует и предание на тему «Спас нерукотворный». Это когда Христу подали полотенце, чтобы он вытер им пот с лица. Есть «Спас нерукотворный» разного типа, иконы, соответствующие разным легендам. По одной из них некий царь малоизвестного сейчас царства по имени Авгар болел какой-то болезнью типа проказы. Услышав, что Иисус творит чудеса, он послал своего царедворца, чтобы позвать Христа к себе для собственного исцеления. А Христос сказал, что он этого не может сделать, у него иное назначение и иная цель. Царь, предполагая, что Иисус к нему не поедет, вместе с посланцем отправил художника, чтобы тот хотя бы написал портрет Иисуса. Художник принялся за работу — ничего у него не получается. Христос, увидев это, велел принести сосуд с водой, омыл лицо и приложил к нему полотенце-плат. Получилось изображение — «Спас нерукотворный». Он передал этот плат посланцу царя, и Авгар выздоровел.

По другой легенде, когда Христа вели на Голгофу, то он нес на себе крест, был весь в поту, измучен, и по дороге попросил у собравшихся вокруг людей что-нибудь — вытереть лицо. На обочине стояла Вероника, которая потом была причислена к лику святых, она дала ему свой платок, плат, Христос им вытерся, и на ткани осталось «нерукотворное» изображение. Иногда его еще называют «плат Вероники». Но я никогда не слышал, чтобы эта ткань сохранилась, просто живописцы очень любят использовать этот сюжет, изображая на иконе как бы ткань, на которой запечатлелось лицо Христа. Лик Его обычно пишется на фоне этой ткани, с характерными складками, и пишется только одна голова, без шеи — то есть это не оглавный Спас, который пишется с шеей, а нерукотворный, такой, который получится, если просто приложить к лицу платок.

Когда просвещенные и богословски образованные люди говорят об иконе, они рассматривают ее, как некое окно в потусторонний мир, которое позволяет им приблизиться к Богу или святому. Но сама по себе икона для них — просто необходимое средство, и когда прикладываются к иконе, несут ее во время крестного хода - это, может быть, реликты язычества. И они неизбежны, они объяснимы, потому что мы пришли к православию из язычества, «пню-Богу молились» до крещения князем Владимиром. Поэтому нужно совершать некие не вполне богословски обоснованные, скажем так, но понятные простому человеку действия, чтобы ему все было понятно и доступно, по принципу: «сделайте так, чтобы я мог дотронуться до Бога рукой».

Как я уже упоминал в своих статьях и выступлениях, христианство пошло от христиан-евреев, от иудео-христиан, но в широкий мир вышло позже благодаря апостолу Павлу, и поэтому многие считают, что христианство создано им, ибо он первый сказал, что христианству надо учить не только евреев, но и всех. И когда он пошел со своими проповедями к язычникам, не к евреям, то ему не надо было воевать с устоявшимися еврейскими традициями, не надо было обходить жесткий еврейский закон: среди евреев его проповеди не проходили, для этого надо было в чем-то этот еврейский закон нарушить. А язычники привыкли к многобожию: одним богом больше, одним меньше — им было все равно, это лежало в рамках их менталитета, как выразились бы сейчас. И таким образом проповеди апостола Павла имели успех не у евреев, а у язычников, и христианство создал Павел не в еврейской среде, а в среде, условно говоря, язычников. В основном он работал среди римлян, у которых, как известно, любой император, умирая, становился богом — бог-Веспасиан, бог-Тит и так далее. Поэтому римляне легко воспринимали появление еще одного бога. Больше того, они считали (по-моему, это было в Греции, но это примерно одно и то же, в те времена уровень богословия у греков и у римлян был совершенно одинаковый), что существует и бог, которого они еще не знают. Приносили жертву — мне кажется, это написано у апостола Павла, — неведомому богу: они считали, что поскольку не всех богов знают, то кого-то из них могли невольно обойти. Римляне не были уверены, что все боги, которые у них стоят в виде скульптур, это действительно все боги. А, может, есть еще какие-нибудь? Как же так, ему не принесли жертву! И они приносили жертву неведомому богу. И Павел говорит, что они приносили ее Христу, сами того не ведая.

До 1054 года не было католиков, не было православных -были христиане. Правда, жили они в разных местах и часто не имели возможности прямых контактов из-за войн и подобных событий, но когда пришла возможность встретиться, эти христиане выяснили, что они по-разному трактуют Священное Писание, по-разному молятся и так далее. Сложились два главных направления — католики и православные, Греция и Рим, Константинополь и Рим. Тут, конечно, было довольно крупное расхождение. Оно возникло со временем, не потому, что эти направления были с самого начала разными—с самого начала они были одинаковыми. Но тогда не было информированности, не было радио, телевидения, газет, и вести доходили до людей только случайно, с путешественниками. В конце концов, эти направления и разошлись, и расхождение это постепенно все увеличивалось. Каждая сторона — и Византия, и Рим, — пыталась доказать, что она права, а ее оппонент не прав. И дело дошло до того, что в 1054 году они друг друга предали анафеме — римляне греков, а греки римлян. Эта анафема была отменена сравнительно недавно, несколько десятков лет тому назад, каким-то католическим собором. Причем по церковным правилам анафему отменить нельзя, нельзя отменить то, что было принято раньше святыми отцами, поэтому собор объявил, что это (то есть расхождение) не имело места! Раз не было расхождений, значит, не было и анафемы, и нечего больше шуметь. Конечно, православные остались православными, а католики католиками, но взаимная вражда, официальная вражда и анафема — они не имели места!Забавный подход к проблеме!

Возвращаясь к теме иконописи, хотел бы отметить, что и здесь проявились и расхождение, и сходство между канонами православной и католической религии. У православных, повторюсь, икона не имеет ничего общего с иллюстрацией, это самостоятельная передача высшего смысла жизни средствами изобразительного искусства. В чем же он, высший смысл жизни? Об этом каждый богослов говорит по-разному, но высший смысл жизни это, конечно, служение Богу. А что из этого следует, я не берусь комментировать, потому что, наверное, у разных вариантов православного вероучения немножко разные оттенки, но у всех у них икона — не иллюстрация. И предъявлять к ней требования, как у католиков, чтобы было похоже на простую жизнь, этого у православия нет, наоборот — икона у православных передает воскресшую плоть, как я уже говорил, а не ту, которую человек имеет при жизни. Поэтому, говоря на эту тему, я привожу обычно такой пример: существуют православные святые, которые были причислены к лику святых недавно, которые жили, скажем, в XX веке. В нашем веке. Есть их фотографии, они известные люди. Ну, скажем, в Японии это миссионер Николай Касаткин, знаменитый святитель Николай, который проповедовал там христианство — он японский святой. То есть святой общеправославный, но его «специальностью» является Япония. Есть его фотоснимок, это реально существовавший человек, но ведь никто не молится на фотографию! Представьте себе — фотография среди икон, это же немыслимо! Вы чувствуете нутром — не то. Потому что когда вы молитесь иконе, то молитесь изображению «обоженного» человека, то есть перешедшего от земного к небесному состоянию, святого, который станет таким уже после своего воскресения. И не только он, но и все воскреснут для Страшного Суда. А воскреснут и праведники, и неправедные, просто с ними по-разному поступят. Со святыми, конечно, все будет хорошо, на то они и святые, они будут жить в общении с Христом — «возродимся к вечной жизни» - а вот нам, грешникам, возможно с адом придется познакомиться. И вот святые-то, возродясь к вечной жизни, будут иметь облик не обычный, земной, а облик воскресших после второго пришествия Христа. И на иконах изображен облик, который человек получит после воскресения. Нельзя сказать, что это будет облик идеальный, но, во всяком случае, не реалистический, как у католиков. Это православию совершенно противопоказано.
Католическая церковь разрешала и разрешает художникам, пишущим на религиозные темы, все что угодно, дает им очень большую свободу. Я был как-то в католическом храме в Австрии, и там вместо изображений Христа, Богоматери были разноцветные стекла. Не витражи, а именно подбор стекол разного цвета. Я спрашивал у священника: ну, как это понять? Разноцветные стеклышки и больше ничего? Он сказал, что это новое течение в искусстве, тут цвета подобраны так, чтобы воздействовать определенным образом на психику прихожанина, чтобы он проникался печалью или радостью и так далее. То есть вызывать у него соответствующее душевное состояние, и тогда он может молиться с толком.

Сама церковь тоже была мало похожа на церковь — здание какой-то непонятной архитектуры. Меня водили туда с целью показать, что такое нынче современная церковь: вот вам нынешняя католическая церковь, смотрите! Стоит какой-то сарай с башней наверху, на храм совершенно не похоже. Каждый, конечно, по-своему с ума сходит, но я лично не понимаю, что они могут создать после собора Парижской Богоматери или Кельнского собора? Лучше все равно не сделаешь, а сделаешь вот так, по-современному — и дешево будет, и по-новому, и все удивятся. А ведь у католиков большое значение в храмовом оформлении имеет скульптура, которой в новомодных храмах не увидишь.

Православие скульптуру тоже не запрещает, и в некоторых областях на нашем Севере, в Перми, например, имеется масса скульптурных изображений вместо икон. Но у нас традиционно пошли плоские изображения. Предпочтение, отдававшееся иконам, было, скорее всего, обычаем, традицией, возникшей непонятно отчего — искусствоведы это наверное знают, но это не было церковным требованием, то есть православному человеку не запрещают иметь скульптурные изображения святых. И если они в храме присутствуют, то выполняют функцию икон, и ничего в этом недозволенного нет.

Как и у католиков, подобные скульптуры на Руси были раскрашенные, - не раскрашенные появились сравнительно поздно. Скажем, мы не привыкли к тому, что древнегреческие изваяния — мраморные, белые, — на самом деле в свое время были раскрашены, и один из знаменитейших скульпторов, то ли Фидий, то ли Пракситель — не помню, когда умер его раскрасчик (а скульптор, понятное дело, сам не красил, красил специалист), сказал, что ему в искусстве ваяния больше нечего делать.

Более того, была мода вставлять в мраморные глазницы драгоценные или полудрагоценные камни. Особенно это процветало в Египте. Знаменитая скульптура Нефертити, знакомая нам по бесчисленным воспроизведениям в печати, сохранила только один глаз, поэтому ее всегда дают в профиль.

Цвет в религии всегда играл и играет значительную роль. Были и есть символические цвета. Известно, например, что цвета Христа это белый, золотой и серебряный. Цвет Богоматери — голубой. Цвет мученика - красный. Цвет преподобного — зеленый. И поэтому в церквях, имеющих большое количество различных облачений, священник выходит к прихожанам в соответствующего цвета одежде для совершения богослужения. Когда, скажем, празднуется день какого-нибудь мученика, священнослужители выходят в красном, в другом случае они выходят в зеленом и так далее; цвет имеет в церкви громадное значение. Сейчас, правда, из-за недостатка средств не всюду это соблюдается, но в принципе такая символика цветов есть, и в больших храмах это можно видеть.
Цвет очень важен и в иконописи, потому что икона часто одновременно передает и мир земной, и мир потусторонний, высокий — горний. И чтобы отличить их на иконе, художнику не оставалось ничего другого, как присваивать им разные цвета. На иконе «Успение», например, с одной стороны — Христос, пришедший за душой Богоматери; Он в мистическом пространстве, не в нашем, поэтому никто из присутствовавших там апостолов Его не видит. То есть Он появляется невидимым для них. Я не знаю, как было на самом деле, но иконописцы считали, что Христос являлся невидимым для апостолов потому, что если бы Он присутствовал явно, то все они смотрели бы на Него, а они смотрят на умирающую Богоматерь. И как это изобразить? Вот задача для художника! Тогда используется для передачи пространства Христа, Богоматери и младенца, олицетворяющего душу Богоматери, другой тон — синий, темно-синий или какой-либо иной, но интенсивно насыщенный. А апостолы стоят в нашем обычном мире, поэтому он изображается иным цветом. В свое время я назвал это чертежным приемом, поскольку когда делают чертежи, то часто два разных сечения, два разных пространства передают в разной окраске.

Если мы, продолжая говорить об иконах, перекинемся в другую часть света, то индуистская религия, как правило, не имеет живописных изображений, в основном она скульптурная, причем с точки зрения европейцев страшноватая и с точки зрения нашей нравственности несколько неприличная. У этих народов на этот счет есть теория, что часть религиозных изображений должна быть неприличной, потому что некое плохое полубожество или что-то в этом роде -женского начала, и если оно приблизится к храму и увидит непристойные изображения, оно смутится и уйдет. Неприличные изображения в храме и на его стенах это защита от враждебных сил, которые имеют женскую природу. И так как они стыдливы, то, конечно, отвернутся и уйдут. То есть это отпугивание злых духов женской природы, которые готовы ворваться в храм и напакостить силам добра и молящимся. Чтобы их отпугнуть, и рисуют, и ваяют разные неприличные сцены. И тогда эти «дамы» подлетев к храму, краснеют и поворачивают обратно.

Для православного мира этот прием совершенно несвойствен. Иконописи, в частности, русской, присущи целомудрие и сдержанность даже в передаче нагого тела, когда изображение, например, связано со сценами распятия. Как правило, ноги тоже довольно редко писались богомазом, только по необходимости — у распятого Христа, например, они изображались, потому иначе было нельзя. Русские иконы пишутся по старым канонам, как писались они искони, когда каждая область, каждый город имели свой вариант, который возник естественно: не было средств общения, информации. Одни привыкли писать в одной манере, другие писали по-другому, но каноны соблюдались непреложно.

Когда сейчас специалисты смотрят на русскую икону, то говорят: суздальская школа, новгородская школа... Отчасти это объяснялось тем, какие краски были под рукой у иконописца, а наличие красок определялось наличием камней в родной местности — художники ведь терли камень, чтобы получить краски. Так вот камни под Суздалем и под Новгородом разные, иконы получаются разного оттенка и цветовой гаммы. Я не знаю искусствоведческих тонкостей, я в принципе говорю. Поэтому, конечно, были разные школы, у школ были свои, разные, традиции, приемы, варианты и так далее. Краски тогда были минерального происхождения, то есть, повторяю, художники терли камни, и это правильно, потому что минеральные краски очень долго сохраняются, а растительные и химические через энное количество лет, пусть многое, уже не краски, а черт-те что.

Знаю, что в то время редкой краской (и поэтому она особенно ценилась) была голубая, «голубец» называлась, и получали ее из далеких стран. Не все могли себе это позволить. Рублев, видимо, мог, он использовал голубой цвет, а другие иконописцы этой возможности не имели, слишком дорого стоила краска. Была и редкого оттенка красная краска, без особых изменений дошедшая до нашего времени. Сохранилась на некоторых иконах и позолота. Но в основном, конечно, использовались «свои» краски, из местных камней. Я даже встретил как-то современного художника в далеких отсюда местах, который собирал местные камни, сам их тер, чтобы писать копии икон в той цветовой гамме, в какой они писались автором. По-моему, это было в районе Вологды. Рецепты подобных красок передавались из уст в уста, никто ничего не записывал — это ремесленный прием, а ремеслу учились у мастера именно из уст в уста. Писание икон было ремеслом, целые селения этим занимались, к примеру, Палех. Целые деревни были населены сплошь иконописцами. Сейчас, вполне вероятно, Палех снова пишет иконы, а раньше они пробавлялись всякими лаковыми шкатулочками — у них имелись секреты своих лаков. И тоже все передавалось и передается из уст в уста.

Всем известно, что коллекционеры всего мира охотятся за русскими иконами старинного письма. Но если говорить честно, для них нет разницы - простой раритет это или истинное произведение искусства. Для нас это — произведение религиозной живописи, не обязательно произведение искусства, так скажем. Искусство предполагает очень большое творческое начало художника, а икона этого не требует. Автором ее может быть и очень высокий художник, но следующий строгим правилам, строгим канонам, где немыслимо проявить своеволие. Никто не купит такую икону. Недаром Васнецов, написавший много работ для Церкви, однажды выразился так: «Мое искусство есть свеча, зажженная перед ликом Божьим». В нашем, современном смысле слова, любимое выражение художников: «Я так вижу» тогда было совершенно невозможно, и слава Богу. Но творческое начало тоже там присутствовало, но в другом - как передать, скажем, ставший классическим облик Владимирской Божьей Матери, который все-таки пишут по-разному.
При написании крупных икон, рублевской «Троицы», например, Рублев действительно сорок дней постился, молился, и только после этого входил в нужное состояние — это если выразиться по-теперешнему. А тогда бы он сказал, что становился достойным написать эту икону, и только после упомянутого искуса брался за кисть. То есть это было некое действо, а не просто размазывание красок.

Думаю, при массовом производстве икон этого искуса не полагалось, а вот при создании такого шедевра, как «Троица», это было и добровольно, и естественно, и вызывалось внутренним побуждением художника. Он себя готовил. Хотя это была традиция. Но традиция может быть и формальной, а может быть и выполняемой с душой. Я полагаю, что такие великие вещи можно было делать только с душой, а не формально.

ВЕЧНОСТЬ - ЭТО ВСЕ

Время — вещь совершенно непонятная до сих пор. В этом смысле прекрасно высказался Блаженный Августин: когда мы говорим о времени, все как будто и понятно, но когда мы начинаем думать о времени, то тут все становится совершенно непонятно.

Сейчас физиков интересует вопрос, который имеет прямое отношение к тому, почему время течет только в одну сторону? Почему мы можем пройти, скажем, по улице в обе стороны, а по времени — только в одну? На эту тему есть ряд теорий. В общих чертах речь идет о том, что существует ряд процессов, которые развиваются только в одну сторону. Их нельзя повернуть обратно. И эта необратимость шире, чем невозможность обратить булку снова в зерно. И само понятие времени можно трактовать, как способ указать на эту необратимость. Время это нечто, необходимое для существования этой необратимости. И независимое от людей. Словом, ничего более полного, чем сказал о времени Блаженный Августин, да и до него, — он ведь не первый об этом задумался, - ничего более полного с тех пор не предложено. Мы знаем, что время течет. Течет в одну сторону. А почему? Строго говоря, никто этого не понимает. Хотя все понимают, что здесь идет речь об очень крупном, фундаментальном физическом законе, даже больше, чем законе, — о принципе. Но мы ничего не знаем о нем.

Может быть, в той жизни оно вообще не течет. Ведь вечность не есть длинное время, это, видите ли, отсутствие времени. Вечность — это все. То есть и прошлое, и настоящее, и будущее. Они лежат готовые. Вот это и есть вечность.

А вечность в таком, как бы это сказать, старинном и обыденном понимании, это просто длинное время. Так понимали ее и сто, и двести, и тысячу лет назад. Но в философии, — а этим вопросом в основном занимались религиозные философы, богословы, — так вот в философском понимании вечность — это совсем другое: там вечность — это некая неподвижность.

Вечность это когда существует все. Это уже и точка зрения физики, некоторых физиков, скажем так. Вечность - это когда все существует одновременно и всегда. Все существует, а мы по нему движемся. Нас кто-то по нему тащит — прошел какой-то отрезок времени, и все изменилось, — так нам кажется. А на самом деле ничего не изменилось. Все как было, так и есть. Это просто мы изменились, нас перетащили... И это свое передвижение мы воспринимаем как движение времени. Для того чтобы это стало понятней, я нарисую три оси координат, — они приняты в геометрии для обозначения нашего трехмерного пространства. А вот четвертая ось - временная ось: я пишу здесь — «1900 год», «2000 год» и так далее. Сейчас я нахожусь вот в этой точке, потом перемещусь сюда. Я передвигаюсь по этой временной оси. Но ось при этом существует вся. Независимо от моего передвижения. Хотя ее, эту ось, не видит никто, разве что Господь Бог. Вот вся эта ось и есть вечность, вечность как неподвижное время во всей ее массе — и прошлое, и настоящее, и будущее. Оно существует, а мы по нему едем.

Время у Эйнштейна — это обычное физическое время, то самое, которое отсчитывает будильник. Речь у него идет о том, что «наблюдения показывают», что в разных системах время отсчитывается по-разному. Ничего особенно хитрого тут нет. И к постижению мистических смыслов или параллельной реальности отношения не имеет. Это просто физика. Эйнштейн был, к слову сказать, религиозным человеком, но с его физикой этой никак не связано. И он, кстати, сам понимал, что его теория относительности очень несовершенна.

Мне хотелось бы, если будет время, заняться вопросом, который меня в последние годы очень интересует. У нас считают, что наука — это когда все сидят, что-то пишут, ставят эксперименты, электричество пускают, искра бежит, что-то в пробирки сливают и так далее. И наблюдения им что-то показывают. И вот, они делают науку. И это верно. На этом пути мы многого достигли.
Но есть и другой путь познания, я об этом в одной из статей даже упомянул: ты сидишь и ничего не делаешь, а все к тебе приходит само. Это то, что называется откровением.
Очень важный путь познания — познание внелогическое. Тут совершенно другая история: человек это часть вселенной, и связи человека со вселенной идут в основном, мимо сознания. На этом пути (раньше, наверное, больше, а теперь -меньше), мы получаем информацию, которую на логическом пути, общепринято научном, мы получить не можем.

У человека, как у животных, есть способности познавать без размышлений. Приведу пример: я знаю двоих людей, которые летели однажды в самолете и когда этот самолет сел в промежуточном аэропорту, оба они совершенно как бы беспричинно ощутили, что категорически не хотят лететь дальше именно в этом самолете. Чувство было таким определенным и сильным, что они пересели на поезд. Самолет улетел без них и — разбился. Похожих примеров я могу привести множество. Большое количество их зафиксировано.

Спрашивается, откуда эти двое из самолета знали? Они получили эту информацию внелогически. Они оказались или более чуткими, чем остальные пассажиры, их природные связи теснее, или они были сориентированы на какие-то другие задачи. Не знаю. Они остались. А другие полетели и погибли.

Я встречал людей, наделенных даром предчувствия. Короче, есть очень важный способ, канал получения информации — это внелогическое познание. Внелогическое. Без трезвого размышления. Вообще же предчувствие это только частность, а внелогическая область очень велика. Вот, скажем, хорошее стихотворение — оно вне логики. Его невозможно пересказать. Музыка тоже не поддается пересказу, но литература, самая вербальная область, устный, словесный как будто уровень, а тоже пересказать нельзя. Но ведь вызываются при этом какие-то состояния, и знание, и прозрение, заметьте, внелогическим путем. Тут связь с Космосом внелогическая. И это, на мой взгляд, есть и основа религии, а вовсе не страх, так называемый, перед неизвестными силами. И тогда возникает вопрос: эта связь с Космосом — просто связь с материей или с какими-то высшими силами? С Богом, как это принято называть? Это называют главным вопросом философии, но я никогда не считал это главным вопросом философии. Есть и другие главные вопросы у философии. К примеру, вопрос о загробной жизни. Но есть религии, которые имеют взаимоисключающие представления о загробной жизни. Например, древние евреи - фарисеи и саддукеи. Первые признавали посмертное воздаяние, вторые - нет. Это были правоверные евреи, они верили в Бога такого, как это записано в Ветхом Завете, исполняли заповеди и обряды. Но в Ветхом Завете фактически нет учения о загробной жизни. Там есть, скажем, случай, когда Илия был взят Богом на небо во плоти. Но это исключение и это Илия. А всякий человек? Не пророк Илия?

Саддукеи потом вымерли, боюсь ошибиться, но, кажется, именно они — я не большой знаток. Сейчас остались фарисеи. В самом по себе этом названии нет, как вы понимаете, негативного смысла. Так что вера в загробную жизнь совсем не обязательна для всякой религии.

Так вот то, что на меня действует, расположено на внелогическом уровне. Так что на меня действует? Какое-то излучение? Или высшие разумные силы? Я вам повторю мнение Сахарова на этот счет, он изложил его в своей автобиографии. У нас она была издана в сокращенном варианте, а не у нас — в полном. Сахаров утверждает, что мир состоит не только из материи, что во Вселенной есть нечто вне материи и ее законов, — и я не устаю это цитировать. Это нечто, по мнению Сахарова, отепляет мир. Сам он называл это чувство религиозным, хотя в церковь и не ходил.
Значит, наше существование не бессмысленно, скажем так — не случайно.

И многие серьезные ученые — они прямо об этом не пишут, а больше разговоры говорят, — так вот, они говорят об осмысленности мироздания. В одной из своих статей я назвал это вежливой формой религиозности в материалистическом мире.

Академик Борис Раушенбах , один из основателей космонавтики, создавший научную школу космической навигации, обратился в конце жизни к изучению пространства иконы и математическим моделям, объясняющим Троичность Бога. Этот поворот не был случайным, к новым научным интересам ученый пришел через работу над оптикой космических аппаратов.

Свою автобиографию академик Б. В. Раушенбах начинает словами: «Я довольно редкий экземпляр царского еще “производства”: родился до революции». Его отец был родом с Волги, а мать из прибалтийских немцев. С детства будущий ученый «увлекался всем, что летает, участвовал во всех детских кружках, связанных с полетами». Будучи студентом Ленинградского института гражданского воздушного флота, Раушенбах занялся проектированием новых летательных аппаратов — бесхвостых самолетов и бесхвостых планеров. Однажды вместе с другом он приехал на испытания в Крым, где познакомился с Королевым, у которого начал работать по окончании учебы.

С началом Великой Отечественной войны Раушенбах приступил к работе над оборонными проектами, участвовал в разработке секретных реактивных минометов, знаменитых «Катюш». Однако, как немец по происхождению, вскоре был репрессирован.

В заключении ученый не переставал трудиться: окончил расчеты полета самонаводящегося зенитного снаряда. Это и спасло ему жизнь: работу высоко оценил авиаконструктор Виктор Федорович Болховитинов, по ходатайству которого непосильные каторжные работы Раушенбаху заменили работой по специальности — математикой. Освободили ученого в 1946 году, благодаря стараниям великого ученого-математика Мстислава Келдыша.

Будучи состоявшимся ученым, Раушенбах внезапно решает «начать все с нуля», заняться новым направлением: «Уже будучи профессором, уже имея возможность “отрастить пузо”, я... всё бросил и начал всё сначала. Занялся новой тогда теорией управления космическими аппаратами. Еще никакого спутника и в помине не было, но я знал, что это перспективное направление». Затем исследователь вновь начал сотрудничать с Королевым и стал главным конструктором, разработавшим системы управления космическими аппаратами «Луна», «Венера», «Восток» и орбитальной станцией «Мир».

Борис Раушенбах был последним человеком, с которым общался перед полетом Гагарин: «Голова была забита тем, чтобы не отказал какой-нибудь прибор, чтобы не вышла из строя какая-либо система… Вот что занимало голову, а вовсе не то, что происходит нечто эпохальное. И успокоение наступало только тогда, когда телеметрические приборы корабля из космоса передавали, что системы работают нормально. Когда я понял, что все прошло хорошо, то встал и перекрестился. К великому изумлению всех присутствовавших на командном пункте космодрома».

Разрабатывая проблему стыковки космических кораблей, Раушенбах задумался о том, как наиболее точно отобразить пространство на экране, ведь космонавт не может наблюдать стыковку непосредственно, а изображение на экране искажалось. В результате ученый разработал новую теорию перспективы. «До сих пор теория перспективы опиралась на работу глаза (если угодно, фотоаппарата), — писал ученый, — а на самом деле видимая человеком картина пространства создается мозгом. Изображение на сетчатке глаза всего лишь “полуфабрикат”».

Далее мысль исследователя обратилась к живописи. Он стал изучать памятники древнерусского искусства и был удивлен тем, как в них передавалось пространство. «В иконописи повсеместно используется странная “обратная перспектива”, которая кажется абсолютно алогичной, противоречащей очевидным правилам, известным сегодня всем и подтвержденным практикой фотографии. Неужели это результат “неумения”, как об этом писали многие? Почему вообще художники пишут так, а не иначе? …Я пытался найти рациональные корни, для этого пришлось учесть работу не только глаза, но и мозга при зрительном восприятии. А это, в свою очередь, потребовало математического описания работы мозга. Оказалось, что “обратная перспектива” и многие другие странности совершенно естественны и даже неизбежны».

Однако пытливым ученым руководил не только сугубо научный интерес: «Повлияло и мое детство, когда меня водили в церковь, приобщали святых тайн, а детские впечатления — это не такая вещь, которая забывается и исчезает бесследно. Во все времена моей жизни мне была весьма неприятна антирелигиозная пропаганда, я всегда считал ее чушью и болел за религию…» Итогом стали четыре книги об искусстве, первая из которых вышла в 1975 году («Пространственные построения в древнерусской живописи»), последняя — в 1994-м. В своих работах академик «поверил алгеброй гармонию».

Что же привлекло внимание ученого в области иконописания? Многие античные и средневековые художники изображали предметы на картине так, будто они не изменяются при удалении — это так называемая параллельная перспектива, однако это не было связано с неумением рисовать, ведь еще в X—XI веках в Китае создавались вполне реалистические изображения, где предметы уменьшались по мере удаления от смотрящего. В эпоху Возрождения было разработано учение о классической перспективе, однако, спустя некоторое время, художники обнаружили, что точное, реалистическое изображение не всегда создает нужное зрительное впечатление. Грубо говоря, более значимые предметы иногда бывают написаны крупнее или же, чтобы композиция казалась целостной, удаленные друг от друга предметы волей художника изображаются ближе, чем на самом деле.

Что же такое «обратная перспектива»? И чем она отличается от прямой? В прямой перспективе есть только одна точка, откуда смотрит наблюдатель, и все видимые предметы уменьшаются по мере их удаления от смотрящего, приближаясь к общей «точке схода» на линии горизонта. А в обратной перспективе «точек наблюдения» может быть много, изображение имеет несколько горизонтов, предметы кажутся увеличивающимися по мере удаления от зрителя, словно центр схода линий находится не на горизонте, а внутри самого зрителя — кажется, что икона пытается заглянуть в самое сердце предстоящего перед ней.

От изучения иконы Раушенбах перешел к богословию, без которого невозможно понимание иконы. Последние его работы посвящены Святой Троице. Следует сказать, что многие святые отцы пытались найти аналогии в мире, которые позволили бы объяснить, как три личности являются одним Богом. Святитель Василий Великий приводил в пример радугу: «Один и тот же свет и непрерывен в самом себе, и многоцветен», а святитель Игнатий Брянчанинов — человеческие свойства: «Наш ум, слово и дух, по единовременности своего начала и по своим взаимным отношениям, служат образом Отца, Сына и Святого Духа». Раушенбах предложил сравнение из математики: «Я сказал себе: будем искать в математике объект, обладающий всеми логическими свойствами Троицы, и если такой объект будет обнаружен, то этим самым будет доказана возможность логической непротиворечивости структуры Троицы и в том случае, когда каждое Лицо является Богом. И, четко сформулировав логические свойства Троицы, сгруппировав их и уточнив, я вышел на математический объект, полностью соответствующий перечисленным свойствам, — это был самый обычный вектор с его ортогональными составляющими...»

Многих ученых удивляло, как человек науки может быть религиозен? На этот вопрос сам Раушенбах отвечал так: «Все чаще людям в голову приходит мысль: не назрел ли синтез двух систем познания, религиозной и научной? Хотя я не стал бы разделять религиозное и научное мировоззрение. Я бы взял шире — логическое, в том числе и научное, и внелогическое, куда входит не только религия, но и искусство — разные грани мировоззрения...»

Борис Раушенбах Пресвятая Троица

Рассказы сотрудников МФТИ и других вузов, Митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла

Б.В.РАУШЕНБАХ - ЧЕЛОВЕК «ДВУХ КУЛЬТУР»

А.К.Платонов, Р.К.Казакова
Институт прикладной математики им. М.В.Келдыша РАН

Термин «Две культуры» введен в мировую лексику крупным английским беллетристом (и одновременно физиком) Чарльзом Сноу в его лекции «Две культуры и научная революция» в Кембридже в 1959г. В ней с беспокойством анализировался наметившийся к тому времени (и не уменьшающийся поныне) глубокий разрыв взаимного понимания между сообществами учёных-естественников и учёных-гуманитариев. По мнению автора, научная культура не менее важна для человечества, чем культура гуманитарная, и знание или незнание, например, второго закона термодинамики при оценке той или иной личности соизмеримо со знанием или незнанием ею монолога Гамлета.

С этих позиций, по-видимому, среди крупных учёных нашего времени трудно найти более яркий пример человека «двух культур», чем Борис Викторович Раушенбах. Его уровень знания и понимания математики, физики и законов механики с одной стороны, и его глубина проникновения в самые тёмные области истории, живописи и философии не только сделали его членом Академии наук (по отделению механики и процессов управления), но сделали и признанным авторитетом в самых разных вопросах истории космической техники, философии религии, психологии человеческого восприятия и проблем древней живописи. Такой сплав результатов и, главное, удивительно интересных публикаций на эти темы принесли ему заслуженную славу в равной мере и среди физиков, и среди лириков!

Пять лет назад, к 85-летию Б.В.Раушенбаха была издана книга: «Пространство времени» , где отражена широта его деятельности в самых разных областях науки. Его докторская диссертация - устойчивость физико-химических процессов горения топлива, но последующие исследования - проблемы активного управления ориентацией спутника. С докладом на эту тему Б.В.Раушенбах выступил еще в 1957 г. на семинаре в Отделении прикладной математики Математического института им. В.А.Стеклова АН СССР и эти работы позднее позволили создать в НИИ-1 МАП систему ориентации для фотографирования неизвестной до того времени обратной стороны Луны.

Роль и значение Бориса Викторовича Раушенбаха (БВ, как его называли в этой среде) для отечественной космонавтики трудно переоценить. Он был правой рукой М.В.Келдыша и С.П.Королева по всем вопросам, связанным с ориентацией в пространстве при полётах космических аппаратов, создаваемых в ОКБ-1. По технической документации, исходящей от БВ, в ИПМ им. М.В.Келдыша составлялись программы на ЭВМ при полетах к Луне и планетам. Велика его роль в разработке космического аппарата для полета Ю.А.Гагарина. Кроме этого БВ был одним из тех, кто занимался подготовкой первых космонавтов, в том числе и Ю.А.Гагарина. Известно его характерное высказывание о трудностях тех дней: «Ничего не было известно, и мы все высасывали из пальцев». Отмечая особую хватку Гагарина, его организованность, ответственность, тактичность, БВ говорил о нём: «Умный, всем интересующийся, веселый, но на самом деле он был сама серьезность. Звездная болезнь не была ему свойственна».

Вся эта работа, безусловно, стоила Б.В.Раушенбаху, как и многим другим, больших потерь здоровья, но именно «третья культура» - глубокая внутренняя человеческая культура БВ, его удивительный весёлый юмор делали это совершенно незаметным. В глазах окружающих БВ занимал какое-то особое место, он был понятен, доступен, с ним можно было и пошутить. Он никогда не старался «держать дистанцию» с людьми, стоящими ниже него по званию. Да он никогда и не старался быть «выше». Например, в 1954 г. в НИИ-1 Министерства авиационной промышленности возникла лаборатория №6, в которую начальником прочили БВ, но он отказался и согласился быть лишь начальником отдела. В этом поступке не было ничего необычного для тех, кто знал БВ, а знали его, прежде всего, - как человека, которому все интересно.

Его любознательность восхищала! Загадки филиппинской медицины, примеры удачных предсказаний будущего, история трех царств древнего Китая, история жизней Ю.Кондратюка и Г.Оберта, - это лишь частные примеры.

Не многие знают, что именем Б.В.Раушенбаха названа одна из малых планет Солнечной системы. Ему это было, конечно, приятно, но, главное, - интересно. Когда ему привезли домой (он был уже тяжело болен) свидетельство о присвоении его имени малой планете со схемой обращения этой планеты вокруг Солнца и ее параметрами, БВ доволен был, как ребенок. Разложил все на большом столе, тщательно изучил документы, прерывая свое изучение радостными возгласами и обращением к жене Вере Михайловне по поводу любопытных деталей. Только человек, хорошо знающий особенности устройства Солнечной системы будет так интересоваться подробностями.

Если определять культуру, как умение отличать и сохранять всё то, что является ценным для сохранения человеческого рода, то Б.В.Раушенбах, безусловно, это понимал лучше многих. Прочитайте, хотя бы последнюю главу его воспоминаний, с совершенно несвойственным для него её названием: «Мрачные мысли». И поэтому надо особенно прислушаться к высказываниям БВ о будущем: «Изменится все. Но любое наше предсказание - абсолютная чепуха. Предсказание - глупейшее занятие. Никто из предсказателей XX века не нарисовал точной картины грядущего».

Глубоко любя и зная историю (в чём, несомненно, велика роль его супруги - Веры Михайловны) Борис Викторович Раушенбах сделал удивительно много своими публикациями для раскрытия неизвестных сторон истории отечественной космонавтики. Много лет, в связи с этим, он являлся бессменным руководителем Научных чтений по космонавтике. Он оказал бесценную помощь при подготовке Научных трудов академика М.В.Келдыша, в частности, III-тома: «Ракетная техника и космонавтика».

Но людям «другой культуры» он скорее известен как искусствовед. Его работы: «О логике триединства» или объяснения закона «перцептивной перспективы» в свое время вызвали живейший интерес в кругах историков и искусствоведов. И здесь стала видна другая сторона его души - удивительная тщательность учёного в самооценке своих результатов. Прежде чем опубликовать свои, теперь широко известные, результаты по объяснению «несуразностей» в живописи древних художников, - результаты, со всей очевидностью показывающие, как «философствование в красках» сменилась современной визуализацией видимого мира на холсте, Борис Викторович аккуратно прошел через серию докладов в самых разных коллективах как «физиков», так и «лириков». Ему надо было и убедить, и убедиться в своей правоте.

Авторы полагают, что истинная культура, в сказанном выше её содержании, - одна, объединяющая все упомянутые три. Редко кому удаётся в наши дни «объять необъятное». В эпоху энциклопедистов это было значительно легче. Но Б.В.Раушенбаху это удалось!

И очень хорошо о нём сказал Ю.Марьямов : «Б.В.Р. - один из основателей космонавтики, философ, тонкий знаток и ценитель искусств, человек, способный получать одинаковое эстетическое наслаждение от изящной, стройной формулы и древней иконы, - по кругу интересов и талантов близок к мыслителям эпохи Возрождения».

Литература

1. Ч.П.Сноу «Две культуры». М.: «Прогресс» 1973, 143с.

2. Пространства жизни. Сборник, посвященный 85-летию Б.В.Раушенбаха. М.: «Наука», 1999.

3. Б.Раушенбах «Пристрастие». М.: «Аграф», 1997, 432с.

4. М.В.Келдыш Избранные труды. Ракетная техника и космонавтика. М.: «Наука», 1988.

5. Газета «ВЕК»

ПАМЯТИ АКАДЕМИКА Б.В.РАУШЕНБАХА

Митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл
Отдел внешних церковных связей Московского Патриархата

В одном из своих последних интервью академик Б.В.Раушенбах говорил, что он никогда не проявлял интерес к общественным проблемам. Вот его слова: «Я вообще всегда был очень далек от общества, занимался своей узкой наукой, остальное меня просто не интересовало». Он предпочитал все свое время и силы тратить на занятие любимыми темами: авиацией, космонавтикой, искусством, богословием. Но все, чем интересовался Борис Викторович, имело и имеет важное общественное значение, поскольку затрагивает основные проблемы личного и общественного бытия.

Его работы в области авиации и космонавтики находились в русле одного из ведущих направлений двадцатого века, которое изменило не только общественную жизнь, но затронуло каждого современного человека. Церковь и верующий человек может восхищаться этими достижениями не меньше, чем атеист или неверующий, потому что эти труды рассматриваются как исполнение заповеди, данной Богом первому человеку, о возделовании и освоении тварного мира. Исследования космоса и его освоение играют сегодня принципиально важную роль для технического развития человеческой цивилизации.

Кроме того, научный поиск и освоение околоземного и космического пространства безмерно расширяют горизонты познания. Полагаю, что одной из причин формирования ложного мифа о противостоянии веры и знания в прошлом была кажущаяся видимость пределов научного познания. Действительно, когда были открыты законы механики, то казалось, что весь мир прост и объясним, поэтому религия могла кому-то показаться излишней и ненужной. Это было время наивного оптимизма и младенчества науки. Но дальнейшее продвижение в научном исследовании открыло бесконечность познавания мира человеком. По моему мнению, это значительно облегчило отношения веры и науки, сделало возможным гармонизацию научных выводов с учением о всемогуществе и бесконечности Бога.

Заинтересованность Бориса Викторовича проблемами отображения реальности в изобразительном искусстве привела его к богословию православной иконы. Его междисциплинарный труд «Пространственные построения в живописи» уже стал классической книгой в этой области. Кроме того, академик Раушенбах посвятил одну из своих работ самому сложному и высокому догмату христианства о поклонении Святой Троице. Полагаю, что значение работы его мысли состояло не только в обогащении богословской науки новыми подходами, но в возможности согласования веры и знания по самым принципиальным положениям.

В жизни Б.В.Раушенбаха вера и наука составляли части целостного мировоззрения. В век, который отвергал религию и провозглашал приоритет научного мировоззрения, видный представитель науки опровергнул этот тезис своей собственной жизнью и научно-богословскими изысканиями. Наука и вера находятся в различных плоскостях, поэтому не могут препятствовать существованию друг друга. Более того, они призваны быть в согласии. Открытие точек пересечения религии и знания на новом витке научного развития и их глубокое осмысление является одной из заслуг Бориса Викторовича.

Но его открытия и достижения не должны оставаться лишь предметами восхищения и эстетического любования. Они должны входить в нашу жизнь, становиться основанием для дальнейшего научного и общественного развития. Вера дает незаменимый инструмент для нравственной и философской оценки научного знания, также как научные открытия способны углубить богословские положения и представить их в новом свете.

ТАЛАНТ БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ

Н.М.Трухан
Московский физико-технический институт

Кафедрой теоретической механики Московского физико-техниче-ского инсти-тута заведовали выдающиеся ученые мирового уровня. Это академики И.Н.Векуа, Л.И.Седов, профессора Ф.Р.Гантмахер и М.А.Ай-зерман. Борис Викторович Раушенбах руководил нашей кафедрой 20 лет - с 1978 г. Когда стало известно, что он будет нашим заведующим, люди, знавшие его, говорили, что нам повезло, чти он очень хороший человек. В этом мы скоро убедились. Главным в его стиле руководства было - не мешать сотрудникам работать, ненавязчиво, тактично и мудро направлять в нужное русло. Всегда в случае необходимости он был готов прийти на помощь. К нему можно было обратиться за советом по любому поводу и всегда найти поддержку - Бориса Викторовича отличали удивительная простота в общении и неизменное чувство юмора. Он очень интересный собеседник. Всякий раз, когда он бывал на кафедре, мы получали от него массу полезной, любопытной инфор-мации по самым разным областям знаний. Эрудиция его поистине необъятна. Он является крупнейшим ученым в области авиации, ракетной техники, космонавтики, теории изобразительного искусства, проблем разоружения и международных отно-шений. Во всех областях своей многоплановой деятельности (будь то математика или религия, искусство или теория познания) Борис Викторович умел находить оригинальные подходы и решения.

С первых лет создания МФТИ Б.В.Раушенбах готовил научные кадры для российской космонавтики, и здесь проявился его незаурядный талант педагога. Им созданы и прочитаны многим поколениям студентов фундаментальные научные курсы по газовой динамике, гироскопии, теории регулирования, управлению дви-жением, динамике космического полета. Он был и остается одним из самых любимых профессоров инсти-тута. Его ум и сердце помогли вырасти многим поколениям ученых и инженеров, которые несут эстафету знаний, традиций, беско-рыстного служения науке, родной стране, всему человечеству.

Лекции Бориса Викторовича отличались живостью и простотой. Во время лекций он как бы рассуждает вслух, вместе со слушателями приходит к нужному выводу, часто заключая мысль словами: «Правда ведь?!» Более молодым лекторам он советовал при чтении лекций не делать вид, что ты умнее аудитории, говорите не «ученым», а обычным разговорным языком. Лекции его пользовались большим успехом, а студент, как известно, «голосует ногами». Особенно большую аудито-рию собирали его лекции по искусству, религии и истории науки. В период всеоб-щего атеизма он умудрился прочитать богословский курс, раскрывая, в частности, глубокое содержание и значение в развитии российской культуры исторически Свершившегося факта Крещения Руси, культурный смысл икон и иконописи и т.д. При этом самые большие аудитории института не вмещали всех желающих услышать его лекции.

Все сотрудники кафедры, как и многие поколения физтеховцев, всегда относились и относятся к Борису Викторовичу с глубоким почитанием и любовью и благодарны судьбе за то, что работали с этим выдающимся человеком, ведь его личные качества, неизменная доброжелательность, высокая интеллигентность являются для нас прекрасным примером того, каким нужно быть Человеком.

– продолжает автор. –

Наш космический первенец весил 83,6 кг....

День начала космической эры – 4 октября – российская космонавтика отмечает со шлейфом накопившихся проблем. Это и отверстие в обшивке «Союза», и пустоты в железобетонных конструкциях космодрома Восточный (подрядчик должен их устранить до 5 октября). Это и обострившиеся отношения двух главных космических держав, соперничество которых началось 60 лет назад.

Один из крупнейших специалистов космической отрасли академик Борис Раушенбах называл космическую гонку СССР и США «спортивно-романтическим» процессом.

«Спортивный характер процесса имел две стороны.

Во-первых, все мы, работавшие в области создания космических аппаратов, испытывали эмоции, близкие спортсменам – прийти первыми к финишу, – пишет он в своей книге «Пристрастие». – Ведь одновременно нечто похожее делалось в США, и всем нам хотелось не пропустить вперед наших американских коллег. Во-вторых, результаты соревнования имели и политическое значение: в случае успеха руководство страны могло пользоваться интернациональным престижем, и поэтому щедро помогало нам».

«Романтический характер придавало нашей деятельности то, что все делалось впервые, – продолжает автор. – Ничего не было известно, отсутствовал какой-либо предшествующий опыт, и мы чувствовали себя мореплавателями времен Колумба, отправившимися открывать новые земли».

Действительно, СССР и США практически одновременно начали осуществлять свои космические программы, но Советский Союз завладел пальмой первенства, сделав 4 октября 1957 года шаг в космос.

Быть впереди во всем! Такую цель озвучил еще в сентябре 1955 года основоположник отечественной практической космонавтики Сергей Королев. Выступая в Московском высшем техническом училище им. Баумана на юбилейной сессии, посвященной 125-летию МВТУ, главный конструктор сказал: «Наши задачи заключаются в том, чтобы советские ракеты летали выше и раньше, чем это будет сделано где-либо еще... Наши задачи состоят в том, чтобы советский человек первым совершил полет на ракете... Наши задачи состоят в том, чтобы первый искусственный спутник Земли был советским, создан советскими людьми».

Космический первенец Страны Советов

Ветераны космической отрасли помнят, как Королев, опекая свое детище, требовал исключительной стерильности. В те годы Олег Ивановский (1922–2014) работал в ОКБ-1 и был заместителем ведущего конструктора 1-го и 2-го искусственных спутников. В своей книге «Наперекор земному притяжению» он рассказывал, как главный конструктор распорядился выделить для будущего спутника отдельное помещение:

«Запомнился один из дней августа, когда в цех, где должны были вести сборку и первые испытания спутника, зашел Сергей Павлович. Опуская подробности, скажу только одно: через день в цехе появилась специальная комната для этих работ – со свежевыкрашенными стенами, с шелковыми белыми шторами на окнах и бордовыми, очень модными тогда, плюшевыми шторами на входной двери.

Подобного на нашем заводе за все годы его существования не видели. А уж когда наши слесари-сборщики надели белые халаты и белые перчатки, поняли: заказ предстоит выполнять особый. И действительно, скоро появились тоже до той поры невиданные подставки под «изделие», обтянутые бархатом. На них клали полированные детали и полусферы спутника».

Наш космический первенец весил 83,6 кг. Он представлял собой шар диаметром 58 см из алюминиевого сплава. Снаружи к нему были прикреплены четыре стержневые антенны длиной 2,4–2,9 м. Они передавали в эфир сигналы двух радиопередатчиков.

Радиоаппаратура и аккумуляторы находились внутри герметического корпуса, заполненного азотом. Его перемешивал маленький вентилятор, поддерживая теплообмен между аппаратурой и корпусом. Запаса электроэнергии хватало на работу аппаратуры в течение трех недель.

Однако для запуска мощных ракет и спутника полигона Капустин Яр в Астраханской области было уже недостаточно. Поэтому 12 февраля 1955 года ЦК КПСС и Совет министров СССР принимают постановление о создании для Минобороны нового испытательного полигона Тюра-Там, ставшего впоследствии главной космической гаванью Советского Союза – космодромом Байконур.

Его строительство велось ударными темпами. К началу 1957 года были готовы стартовая (площадка № 1) и техническая позиции, что позволило приступить к испытаниям первой в мире межконтинентальной баллистической ракеты Р-7. Той самой знаменитой королевской «семерки», которая по сей день остается единственной «рабочей лошадкой», выводящей в космическое пространство российские пилотируемые корабли. 21 августа 1957 года Р-7 успешно стартовала, открыв путь в космос искусственному спутнику Земли.

И человечество шагнуло в неизвестное 4 октября 1957 года в 22 часа 28 минут 04 секунды по московскому времени. С первого в мире космодрома ракета-носитель (РН) «Спутник» вывела на околоземную орбиту первое искусственное небесное тело, называвшееся в технических документах «простейшим спутником» – ПС-1.

«Почему советский спутник оказался первым в космосе? – задавался вопросом академик Раушенбах в книге ««Штрихи к судьбе народа».

– Да потому что у американцев были базы в Европе для военно-воздушных сил. Они могли бомбить Москву с европейских баз обычными самолетами. А мы не могли ответить Америке никак... У нас был огромный стимул. Единственная возможность ответить американцам на удар по Москве – это ответный удар по Вашингтону и Нью-Йорку... И запуск первого спутника, который мы провели в спешном порядке, имел целью вовсе не изучение космоса. Главное было показать американцам, что мы их можем накрыть. И они это поняли. Раз мы можем запускать спутники, значит, любой город Америки может быть, увы, поражен... Я считаю, что это очень сильно способствовало сохранению мира».

Иначе говоря, спутник, способный совершать орбитальный полет вокруг Земли, служил еще и одним из самых надежных индикаторов, указывающих на наличие у страны межконтинентальных баллистических ракет. Это означало выход соперничества, в том числе и военного, на космический уровень.

Мы – первые

Многое в отечественной космонавтике делалось впервые: искусственный спутник Земли и полет человека в космос; космические аппараты, запущенные к Луне, Венере и Марсу; выход человека в космическое пространство и мягкая посадка на Луну; стыковка двух космических кораблей...

До середины шестидесятых годов СССР удавалось лидировать в космической гонке. Лишь в конце 1965 года, когда американские корабли «Джемини-6» (Gemini ) и «Джемини-7» осуществили маневрирование в космосе относительно друг друга, США тоже смогли применить к себе слово «впервые». Тогда-то и закончился период очевидного преимущества советской космонавтики, но гонка продолжалась и по-прежнему имела два вектора – политический и технический.

«Нам было не до политики, нас интересовало соревнование разработчиков , – рассуждал академик Раушенбах в книге «Постскриптум». – У них мыслили разработчики, и у нас они мыслили, и вот, не вступая в прямой контакт, мы изредка обменивались информацией на ученых конференциях и при этом старались – и они, и мы – все-таки обойти друг друга.

Очень увлекательно. И до сих пор увлекает. Не потому, что у них одно правительство, а у нас другое – тогда и у них принимали решения, и у нас ЦК требовал «животы положить» на алтарь Отечества. То был спортивный интерес: всегда приятно кого-то обставлять».

Обставляли друг друга с переменным успехом

У нас – долговременные орбитальные станции «Салют» (начали свою работу в 1971 году, а завершили через двадцать лет – последний «Салют-7» прекратил свое существование в плотных слоях атмосферы над Южной Америкой в районе Чили 7 февраля 1991 года).

У них – «Скайлэб» (Skylab ), первая и единственная национальная орбитальная станция (пробыла шесть лет в космосе, приняла три экспедиции, летом 1979 года сошла с орбиты и разрушилась).

В США – космические челноки «Спейс-Шаттл» (Space Shuttle ). Последний полет в рамках программы «Космическая транспортная система» состоялся в 2011 году, а катастрофы шаттлов «Челленджер» (Challenger)

и «Колумбия» (Columbia) унесли жизни 14 астронавтов.

В СССР – своя система «Буран-Энергия» (орбитальный корабль советской многоразовой транспортной космической системы (МТКС) «Буран» совершил первый и единственный полет 15 ноября 1988 года в автоматическом режиме и без экипажа на борту).

У нас – четыре аварийных запуска ракетно-космического комплекса Н1–Л3 для Лунной пилотируемой экспедиции.

У них – «Аполлон-11» (Apollo 11) и высадка на Луну Нила Армстронга (Neil Armstrong, 1930–2012) и Эдвина Олдрина (Edwin Aldrin) .

В России – ракетные двигатели РД-180, производимые Научно-производственным объединением «Энергомаш» им. академика Глушко и поставляемые в США;

В Соединенных Штатах – разработка компанией «Блу Ориджин» (Blue Origin) новых двигателей ВЕ-4, способных составить конкуренцию российским РД-180 (газета ВЗГЛЯД подробно об этом рассказывала).

Рукопожатие в космосе

Но были в советско-российско-американском космическом противостоянии проекты, когда противники шли рука об руку. Достаточно вспомнить ЭПАС – экспериментальный полет «Аполлон – Союз» или, как иногда говорят, «рукопожатие в космосе».

Летом 1975 года космические корабли «Союз-19» с космонавтами Алексеем Леоновым и Валерием Кубасовым (1935–2014) и «Аполлон» с астронавтами Томасом Стаффордом (Thomas Stafford) , Вэнсом Брандом (Vance Brand) и Дональдом Слейтоном (Donald Slayton, 1924–1993)

провели в состыкованном состоянии 46 часов 36 минут, а экипажи осуществили в космосе несколько научных и технических экспериментов.

По мнению Томаса Стаффорда, «ЭПАС заложил фундамент будущего сотрудничества между США и Советским Союзом, а потом и Россией. В результате состоялись полеты американских шаттлов на станцию «Мир», а дальнейшим развитием сотрудничества стало создание Международной космической станции».

Начало девяностых годов – не лучшее время для отечественной космонавтики, переживавшей период болезненного безденежья.

Перспектива возникает летом 1994 года, когда Российское космическое агентство (ныне – госкорпорация «Роскосмос») и НАСА подписали контракт о развертывании Международной космической станции и взаимных обязательствах России и США.

МКС: быть или не быть

На рубеже веков затопили в океане станцию «Мир», которая находилась в космосе почти 15 лет. На этой станции провели исследования в рамках своих национальных программ, кроме наших космонавтов, экипажи США, Франции, Германии, Японии, Англии и многих других стран. Опыт, полученный при эксплуатации «Мира», сегодня способствует работе Международной космической станции, но... Уже решено, что МКС отработает на орбите еще несколько лет – до 2025 года – и тоже перестанет существовать.

Прогнозировал это еще в 2009-м академик Борис Черток.

По его мнению, «будущее космонавтики тесно связано с национальной и государственной социально-политической стратегией. США при всех своих внутренних проблемах до 30-х годов XXI века останутся самой мощной державой, как в военном отношении, так и в области науки и технологий».

Видный ученый-конструктор считал, что работа МКС будет поддерживаться за счет транспортных систем России и Европы, а

сама по себе космическая станция для США уже особого интереса не представляет.

«Через 10–15 лет, побив 15-летний рекорд «Мира», МКС затопят.

Россия, Европа и Япония без экономической поддержки США обеспечить работу МКС не смогут», – отмечал Черток. И академик, как видим, не ошибался.

Ранее Европейское космическое агентство, Россия, США, Япония и Канада договорились об эксплуатации МКС до конца 2024 года. Если работа станции продлена не будет, российский сегмент может быть отстыкован от МКС для дальнейшей работы в качестве национальной орбитальной станции.

Сейчас на Международной космической станции завершается работа 56-й длительной экспедиции. Члены российско-американского экипажа транспортного пилотируемого корабля «Союз МС-08» космонавт Роскосмоса Олег Артемьев, астронавты НАСА Эндрю Фойстел и Ричард Арнольд готовятся к возвращению на Землю. Как сообщается на сайте Роскосмоса, приземление спускаемого аппарата ожидается 4 октября в 14.45 мск.

На МКС остаются члены 57-й экспедиции: космонавт Сергей Прокопьев, германский астронавт Европейского космического агентства Александр Герст и астронавт НАСА Серина Ауньен-Чэнселлор. 11 октября к ним присоединится экипаж очередной длительной экспедиции МКС-58 в составе россиянина Алексея Овчинина и американца Ника Хейга. Планируется, что 15 ноября космонавты Сергей Прокопьев и Алексей Овчинин выйдут в открытый космос, чтобы осмотреть отверстие в корабле «Союз МС-09».

Напомним, что комиссия по расследованию причин появления отверстия в корабле «Союз МС-09» установила, что дыра появилась не в результате производственного брака, а преднамеренно. Об этом 1 октября в эфире Первого канала сообщил глава Роскосмоса Дмитрий Рогозин и отметил, что в рамках договоренности с НАСА не может комментировать ход расследования до его завершения.

«Скажу что-то лишнее, будет дыра в отношениях, скажу аккуратно – будет просто дыра в облике. Я предпочитаю сказать о дыре в облике», – подчеркнул Дмитрий Рогозин.

Раушенбах Борис Викторович – заведующий кафедрой теоретической механики Московского физико-технического института, академик Академии наук СССР.

Родился 5 (18) января 1915 года в Петрограде (ныне – Санкт-Петербург) в семье кожевника Виктора Яковлевича Раушенбаха (1870-1930) и преподавателя немецкого языка Леонтины Фёдоровны Халлик (1886-1951). Немец. Член КПСС с 1959 года.Окончив школу, работал столяром-сборщиком на авиационном заводе № 32.В 1932 году поступил в Ленинградский институт инженеров гражданского воздушного флота, увлекся конструированием планеров, освоил расчёты на прочность и участвовал в испытаниях в Коктебеле, где познакомился с С.П.Королёвым.

В 1937 году переехал в Москву и в Ракетном НИИ С.П.Королёва занялся проблемами устойчивости полёта крылатых ракет. В 1938 году С.П.Королёв был арестован, работу над крылатыми ракетами закрыли, и Раушенбах занялся теорией горения в воздушно-реактивных двигателях.

Осенью 1941 году РНИИ был эвакуирован в город Свердловск (ныне – Екатеринбург). В марте 1942 года Раушенбаха вызвали повесткой в военкомат, но направили не в армию, а, как и других немцев, в трудовой лагерь в город Нижний Тагил. Работал в составе строительного отряда 18-74 так называемой Трудармии на местном кирпичном заводе. По условиям содержания это был обыкновенный лагерь заключённых, смертность среди трудармейцев была очень высока. Освобождён из лагеря только в конце 1945 года, но оставлен в Нижнем Тагиле на положении спецпереселенца. Раушенбаху «повезло»: на него обратил внимание известный авиаконструктор генерал В.Ф.Болховитинов и договорился с НКВД об использовании заключённого в качестве расчётной «рабочей силы». Новый руководитель РНИИ М.В.Келдыш добился возвращения Раушенбаха.

В 1948 году закончилась ссылка Раушенбаха, он вернулся в Москву и стал работать у М.В.Келдыша начальником отдела в НИИ-1 Министерства авиационной промышленности СССР (с 1960 года - ОКБ-1, с 1967 года - Центральное КБ экспериментального машиностроения (ЦКБЭМ)). В 1974-1978 годах - заместитель начальника комплекса ЦКБЭМ. В 1949 году защитил кандидатскую, а в 1958 – докторскую диссертации.

В середине 1950-х годов Раушенбах занялся теорией управления космическими аппаратами. Разработанные им под руководством С.П. Королёва (перешёл к нему с своим коллективом в 1955 году) системы ориентации космических аппаратов позволили сделать первые фотографии обратной стороны Луны. В 1960 году Раушенбах принимал активное участие в подготовке первого полёта человека в космос. Выдающийся учёный с нуля создал теорию управления космическим аппаратом, а затем воплотил её на практике.

Продолжая работать в области ракетной техники, Раушенбах начал изучать теорию перспективы в изобразительном искусстве, богословие. В 1997 году вышла в свет его книга «Пристрастие», в которой немалое место уделено как проблемам науки, так и проблемам религии. В 1999 году вышла книга «Постскриптум», диапазон которой, при небольшом объёме, очень широк: от массы событий уходящего XX века – житейских, бытовых впечатлений, биографических событий, включивших в себя и любовь, и «суму», и тюрьму, и работу на космос, – до философских обобщений, размышлений о нашем обществе и мироустройстве, о Петре I и его реформах, о Востоке древнем и современном, о проблемах образования в России и за её пределами, о судьбе русской науки, о нацизме и национализме.

Еще одно многолетнее и плодотворное «пристрастие» Раушенбаха – преподавание. Сразу по возвращении из нижнетагильской ссылки он начал читать лекции на физико-техническом факультете Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова, впоследствии выделившемся в Московский физико-технический институт. В 1959 году стал профессором, с 1978 года до конца жизни заведовал кафедрой теоретической механики. Раушенбах придавал огромное значение качеству преподавания, считал, что для успешного развития таланта необходима некая «критическая масса» профессионально близких людей, с кем можно было бы обсудить получаемые результаты и возникающие проблемы. Его глубоко ранило состояние отечественной науки в последние годы, «утечка мозгов», массовая эмиграция способной молодёжи.

26 декабря 1984 года был избран действительным членом (академиком) Академии наук СССР (с 1991 – Российской академии наук).

Указом Президента СССР от 9 октября 1990 года за большие заслуги в развитии отечественной науки, подготовку высококвалифицированных специалистов для народного хозяйства Раушенбаху Борису Викторовичу присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот».

С 1997 года председатель научного Совета РАН по комплексной проблеме «История мировой культуры». Являлся членом национального комитета по механике и заместителем главного редактора журнала «Космические исследования». Руководил бюро Научного совета по истории мировой культуры, член Президиума Всероссийского общества охраны памятников и Научного совета по истории религии, является сопредседателем фонда «Культурная инициатива» (фонд Сороса). Избран в Международную академию астронавтики.

Жил и работал в Москве. Скончался 27 марта 2001 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве (участок 10).

Награждён 2 орденами Ленина (17.06.1961; 09.10.1990), орденом «Знак Почёта» (17.09.1975), медалями.

Академик Международной академии астронавтики (1974). Лауреат Ленинской премии (1960), Демидовской премии. Награждён Золотой медалью имени Б.Н.Петрова (1986).

На доме, где жил Герой (ул. Академика Королёва, 9, корп. 1), установлена мемориальная доска (2016). О Раушенбахе снято несколько фильмов, среди которых: «Другое небо» (2003; режиссёры А.Куприн и В.Кошкин), «Четвёртое измерение» (2004; режиссёр В.Кошкин).